Читаем Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке полностью

— Без «но», Лабулѐ! и будем говорить по душе. Вы жалуетесь, что вас каждочасно могут в числе прочих расстрелять. Прекрасно. Но допустим даже, что ваши опасения сбудутся, все-таки вы должны согласиться, что это расстреляние произойдет не иначе, как с разрешения Мак-Магона. А нуте, скажите-ка по совести: ужели Мак-Магон решится на такую крайнюю меру, если вы сами не заслужите ее вашим неблагонадежным поведением?

Лабуле, вместо ответа, поник головой.

— Вы не отвечаете? очень рад! Будемте продолжать. Я рассуждаю так: Мак-Магон — бесспорно добрый человек, но ведь он не ангел! Каждый божий день, чуть не каждый час, во всех газетах ему дают косвенным образом понять, что он дурак!!! — разве это естественно? Нет, как хотите, а когда-нибудь он рассердится, и тогда…

— И прекрасно сделает!

— Очень рад, что вы пришли к такому здравому заключению. Но слушайте, что̀ будет дальше. У нас, в России, если вы лично ничего не сделали, то вам говорят: живи припеваючи! у вас же, во Франции, за то же самое вы неожиданно, в числе прочих, попадаете на каторгу! Понимаете ли вы теперь, как глубоко различны понятия, выражаемые этими двумя словами, и в какой степени наше отечество ушло вперед… Ах, Лабулѐ, Лабулѐ!

Я высказал это довольно строго, но, чтоб не смутить моего собеседника окончательно, сейчас же смягчил свой приговор, сказав:

— А не выпить ли нам еще бутылочку? на мой счет… а?

— С удовольствием! — поспешил согласиться он и, взяв со стола опорожненную бутылку, посмотрел через нее на свет и сказал: — Пусто!

Принесли другую бутылку. Лабулѐ налил стакан и сейчас же выпил.

— Скажите, Лабулѐ, ведь вы клерикал? — начал я.

— То есть, как вам сказать…

Он что-то пробормотал, потом покраснел и начал смотреть в окошко. Ужасно эти буржуа не любят, когда их в упор называют клерикалами.

— Впрочем, я думаю, что вы больше по части служителей алтаря прохаживаетесь? их преимущественно протежируете? — продолжал я допрос.

— То есть, как вам сказать! Конечно, служители алтаря… Алтаря! mais j’espère que c’est assez crâne?[91]

— A бога… любите?

Лабулѐ вновь поник головой.

— И бога надобно любить, Лабулѐ! служителей алтаря надо любить ради управы благочиния, а бога — для него самого!

Но он угрюмо молчал.

— Бог — он царь небесный! так-то, Лабулѐ!

Но он и на это не отвечал. Однако я видел, что в душе он уже раскаивается, а потому, дабы не отягощать его дальнейшим испытанием на эту тему, хлопнул его по колену и воскликнул:

— А вот я и еще одну проруху за вами заметил. Давеча, как мы в вагоне ехали, все вы, французы, об конституции поминали… А по-моему, это пустое дело.

— Saperlotte![92]

— Знаю я, что вам, французам, трудно без конституции обойтись! Уж коли бог послал крест, так надо его с терпением нести… ну, и несите, бог с вами! А все-таки язычок-то попридержать не худо!

— Да, но согласитесь, что трудно избежать в разговоре слова «конституция», если речь идет именно о том, что̀ оно выражает? А у нас с семьсот восемьдесят девятого года…

— Знаю и это. Но у нас мы говорим так: иллюзии — и кончен бал. Скажите, Лабулѐ, которое из этих двух слов, по вашему мнению, выражает более широкое понятие?*

Это открытие так поразило Лабулѐ, что он даже схватился за бока от восторга.

— Иллюзии… ха-ха! — захлебывался он, — и притом в особенности ежели… illusions perdues…[93] ха-ха!

— Вот то-то и есть. Вы об нас, русских, думаете: северные медведи! а у нас между тем терминология…

— Но знаете ли вы, что это изумительно! то есть изумительно верно и хорошо!

— А я об чем же говорю! Я говорю: нужда заставит и калачи есть…*

— Это еще что̀ такое?

— Очень просто. При обыкновенных условиях жизни, когда человек всем доволен, он удовлетворяется и мякинным хлебом; но когда его пристигнет нужда, то он становится изобретательным и в награду за эту изобретательность получает возможность есть калачи.

— Продолжайте, прошу вас. Я весь внимание.

— Итак, продолжаю. Очень часто мы, русские, позволяем себе говорить… ну, самые, так сказать, непозволительные вещи! Такие вещи, что ни в каком благоустроенном государстве стерпеть невозможно. Ну, разумеется, подлавливают нас, подстерегают — и никак ни изловить, ни подстеречь не могут! А отчего? — оттого, господин сенатор, что нужда заставила нас калачи есть!

— Изумительно!

— А вы, французы, — зудите. Заладите одно, да и твердите на всех перекрестках. Разве это приятно? Возьмем хоть бы Мак-Магона, — разве ему приятно, что вы ему через час по ложке конституцией в нос тычете? Ангел — и тот сбесится!

— Что̀ правда, то правда!

— Так вот что̀, Лабулѐ. Обещайте вы мне, что впредь об конституции — ни гугу! Пускай Гамбетта Подхалимову насчет конституций открывается, а мы с вами — шабаш!

— Прекрасно… чудесно! я совершенно… Русский! вы… очаровали меня!

— Нет, Лабулѐ, вы не виляйте, а говорите прямо: обещаете или нет?

— Отлично! очаровательно! Vive Henri Cinq!.. c’est ça![94] Но ведь он… смоковница-то… сказывала мне намеднись m-lle Круазетт…*

Перейти на страницу:

Все книги серии М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах

Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе
Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.Произведения, входящие в этот том, создавались Салтыковым, за исключением юношеской повести «Запутанное дело», вслед за «Губернскими очерками» и первоначально появились в периодических изданиях 1857–1863 годов. Все эти рассказы, очерки, драматические сцены были собраны Салтыковым в две книги: «Невинные рассказы» и «Сатиры в прозе».http://ruslit.traumlibrary.net

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Проза / Русская классическая проза
Том 4. Произведения 1857-1865
Том 4. Произведения 1857-1865

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.В состав четвертого тома входят произведения, относящиеся ко второй половине 50-х — началу 60-х годов. Одни из них («Жених», «Смерть Пазухина», «Два отрывка из "Книги об умирающих"», «Яшенька», «Характеры») были опубликованы в журналах, но в сборники Салтыковым не включались и не переиздавались. Другие по разным причинам и вовсе не появились в печати при жизни автора («Глупов и глуповцы», «Глуповское распутство», «Каплуны», «Тихое пристанище», «Тени»). Цензурные преследования или угроза запрета сыграли далеко не последнюю роль в судьбе некоторых из них.http://ruslit.traumlibrary.net

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Проза / Русская классическая проза

Похожие книги