Том 15. Простак и другие

И вот, на седьмом году брака, беда нависла над ними. Так думал я; так, несомненно, думала и она. Лицо у нее поблекло, глаза то и дело обращались к мужу. Как-то за обе неосторожный гость упомянул о летней луне, она мгновение сменила тему, но Родни успел вскинуть голову, словно боевой конь, и секунду-другую походил на человека, который вспомнил, что «луна» рифмуется с «волна».

Через неделю опасения сменились уверенностью. Зайдя к Бейтсам, я застал там Энестейзию и сразу понял, что дело плохо. Гостья лихорадочно вязала свитер для племянника, который готовился где-то к детским соревнованиям.

Энестейзия была бледна, и брат ее был бы бледен, если бы мог. Многолетний гольф при любой погоде на славу выдубил его щеки.

— Какой прекрасный вечер! — заметил я.

— Божественный, — нервно согласилась гостья.

— Такая погода сулит хороший урожай.

— Да-да!

— А где Родни?

Энестейзия мелко задрожала и упустила петлю.

— Гуляет, наверное, — проговорила она.

Уильям нахмурился еще больше. Его простая душа не терпела околичностей.

— Нет, не гуляет. Сидит дома и пишет стихи. Лучше сказать прямо, — прибавил он, когда сестра издала протестующий звук. — Все равно не скроешь, а вы, — обратился он ко мне, — нам поможете. Посуди сама, у NN седые усы! Человек с седыми усами — не нам с тобой чета. Коту ясно.

Я заверил, что тайну сохраню и постараюсь помочь.

— Значит, Родни пишет стихи… — продолжат я. — Что ж, это можно было предвидеть. Эльфы, маргаритки…

Энестейзия всхлипнула, Уильям хрюкнул.

— Эльфы! — вскричал он после этого. — Хорошо бы только эльфы! Я бы не пикнул. Эльфы, ха-ха! Знаете, где он сейчас? В детской, у Тимоти. Смотрит и вдохновляется, чтобы написать, как этот тип обнимает мишку и видит во сне ангелов. Ужас какой… Знаете, как он его называет? Тимоти-Пимоти Боббин. А?

Человек я стойкий, но все же содрогнулся.

— Тимоти-Пимоти Боббин?

— Тимоти, так его так, Пимоти Б. Ни больше, ни меньше. Собственно, чему удивляться? Вирус поэзии всегда ищет слабое место. Родни — любящий отец. С сыном он сюсюкал давно, однако — в прозе. Следовало ожидать, что, когда зараза оживет, жертвой станет несчастный мальчик.

— Какое позорное будущее он ему готовит! — сокрушался Уильям. — Через много лет, когда мой племянник будет играть в чемпионате, газеты напомнят, что это — Тимоти П. Боббин из знаменитых стихов…

— Родни говорит, что наберется на томик, — глухо вставила Энестейзия.

— Стыд, срам и позор, — сказал Уильям.

— Неужели стихи такие плохие?

— Судите сами, я взяла из ящика. Начиналось так:

У Тимоти-Пимоти новый щеночек,Хорошенький, маленький…

Под этим стояло:

«Нет! Минуточку!

Заменить кроликом…

(Ролик? Нолик? Столик? До колик? Тьфу.)

Нет, не то. Может, канарейку?

(Рейка, шейка, шлейка, лейка, лей-ка, рей-ка.)

Канарейки поют. Песенка? (Лесенка… — м-да).

А что, если просто птичка?

У Тимоти-Пимоти новая птичка.Мы называем ее Невеличка,

А кто она — самочка или самец,Не знает и самый ученый мудрец.(Нет, как-то неприлично)».

Исчерпав тему птички, автор перешел к другим сюжетам:

У Тимоти-Пимоти нежные ножки,Наденем на них меховые сапожки.Ах, милая мама, скорей посмотри —Сапожки снаружи, а ножки внутри.

Уильям заметил, как я мучительно моргаю, и спросил, не от ножек ли это. Я сказал, что именно от них, и перешел к третьему творению:

Тимоти-Пимоти скок, скок, скок…

Тут Родни усомнился —

«Уже было? М.6., «поскок»?» и приписал на полях:

«А если хоп, хоп, хоп?»

Замена меня не обрадовала, и я печально вернул листок Уильяму.

— Нехорошо, — серьезно сказал я.

— Что уж тут хорошего!

— Давно это?

— Не первый день. Просто прирос к перу. Тогда я задал самый важный вопрос:

— Отражается это на гольфе?

— Да вот собирается бросить.

— Что?! А соревнования?

— Говорит, обойдутся.

Тут отвечать нечего, и я ушел, стремясь остаться один, чтобы обдумать этот печальный случай. Направляясь к дверям, я заметил, что Энестейзия закрыла лицо руками, а Уильям заботливо поглаживает ее по голове.

Несколько дней размышлял я, понимая, что Уильям переоценил силу седых усов. Да, они у меня совсем белые, но толку от них нет. Если бы на моем месте оказался бритый юнец, он бы преуспел не больше моего.