Том 16

Если впечатление было благоприятное, он решал, что у него удивительная жена, если неблагоприятное, то где-то в глубине желудка он внезапно ощущал холодок и за ленчем почти не притрагивался к пище.

Днем, во время прогулки, он проходил мимо множества предметов и людей, но не замечал их, ибо в это время он сосредоточенно размышлял, что для него характернее — острая наблюдательность или богатое воображение, правильно ли его понимают в Германии и в особенности над вопросом, не опасно ли слишком много думать о себе. Время от времени он останавливался и говорил себе: «Я в самом деле должен больше наблюдать жизнь, я должен запастись большим количеством горючего»; и он вперял пылкий взор в облако, или цветок, или в прохожего, и тут же ему приходила в голову мысль: «Я написал двадцать книг… Если написать еще десять, то это составит тридцать… Это облако серое»; или: «Этот субъект Икс завидует мне! Этот цветочек голубой»; или: «У этого человека походка очень… очень… Черт побери эту «Утреннюю Оплошность»! Она вечно нападает на меня». И ему становилось не по себе от того, что он так и не сумел понаблюдать за всем тем, что попадалось ему на глаза.

Во время таких прогулок он часто размышлял о событиях дня, о важнейших вопросах искусства, об общественных делах, человеческой душе и тотчас обнаруживал, что уже раньше думал об этом точно так же. И он тут же ощущал острую потребность изложить свою точку зрения в книге или статье, облекая, конечно, мысли в такую форму, которая была бы недосягаема для других. Перед его глазами возникали газетные столбцы со следующими словами: «Никто, кроме, может быть, мистера… не смог бы так блестяще изложить факты, говорящие в пользу Белуджистана»; или: «В «Ежедневном Чуде» напечатано благородное письмо известного писателя, мистера… выступающего против гиперспиритуализма нашей эпохи».

Очень часто во время прогулок, устремляя взор на окружающие предметы, но не замечая их, он говорил себе: «Это нездоровая жизнь. Мне обязательно нужно уехать, и по-настоящему отдохнуть, и совсем не думать о работе. Я становлюсь слишком эгоцентричным». И он приходил домой и говорил жене: «Давай поедем в Сицилию и Испанию или куда-нибудь еще. Давай убежим отсюда и будем просто жить». И когда она отвечала: «Как чудесно!», — он повторял ее слова с несколько меньшим энтузиазмом и задумывался над лучшими способами отправки своей корреспонденции. И если — что иногда случалось, — они все-таки куда-нибудь ехали, то он целое утро просто жил, думая о том, как чудесно быть вдали от всего; но уже к полудню он чувствовал себя усталым и измятым, точно кушетка, на которой слишком много сидели. К вечеру у него уже не было желания жить; его мучения беспрерывно усиливались до тех пор, пока на третий день он не получал почты, среди которой находился и зеленый конверт с вырезками из газет, упоминавших его имя. «Эти чудаки… От них никуда не скрыться!» — говорил он и чувствовал неодолимую потребность сесть. Усевшись, он брал перо — отнюдь не для того, разумеется, чтобы писать, ибо решимость «просто жить» хотя и сильно ослабла, но полностью еще не угасла. Но уже на следующий день он говорил жене: «Я полагаю, что смогу работать здесь». И она отвечала с улыбкой: «Прекрасно!» И он думал: «Она у меня замечательная!» — и принимался писать.

А иногда, гуляя по городу или за городом, он вдруг пугался собственного невежества. «Я просто ничего не знаю, — говорил он себе, — я должен читать». И, придя домой, он диктовал жене список книг, которые необходимо взять в библиотеке. Когда книги прибывали, он мрачно глядел на них и задумывался: «Боже милостивый! Неужели я должен осилить все это?» И в тот же вечер брал одну из них. Если это был роман, он не мог пробежать и четырех страниц, чтобы не воскликнуть: «Мерзость! Это же не писатель!» И он чувствовал себя совершенно обязанным взять перо и написать что-либо достойное чтения. А иногда он откладывал роман уже после трех страниц, восклицая: «Этот умеет писать, черт возьми!» И тогда уныние из-за своего убожества охватывало все его существо и он чувствовал себя просто обязанным писать, чтобы убедиться, действительно ли он слабее соперника.

Но если это не был роман, то, случалось, он доходил до конца главы и тогда только решал: либо прочитанное совпадает с тем, о чем он давно уже думал — а это, естественно, случалось, когда книга была хороша, — либо то, что он прочитал, неверно или, во всяком случае, спорно. Но в любом случае он больше не мог читать и сообщал жене: «Этот парень утверждает то, о чем я всегда говорил»; или: «Этот парень утверждает то-то и то-то, ну, а я говорю…» И он начинал говорить и за нее и за себя, чтобы не заставлять ее тратить лишние слова.