Том 17. Вудсток, или Кавалер

— Здесь, здесь, — отвечал Эверард, — перестань орать! Поверни налево, я тут.

Уайлдрейк пошел на его голос и скоро появился перед полковником со свечой в одной руке и обнаженной шпагой — в другой.

— Где это ты был, — спросил он, — почему замешкался? Блетсон и этот скотина Десборо умирают со страху, а Гаррисон бесится, что невежа черт не хочет драться с ним на дуэли.

— Ты ничего не видел и не слышал, когда шел сюда? — спросил Эверард.

— Ничего, — ответил его друг, — только, когда я входил в этот проклятый лабиринт, свеча вдруг выпала у меня из рук, как будто кто ее вышиб; пришлось вернуться за другой.

— Мне срочно нужна лошадь, Уайлдрейк, постарайся достать, да и себе тоже.

— Можно взять пару из тех, что принадлежат кавалеристам, — предложил Уайлдрейк. — Но зачем нам, как крысам, бежать отсюда в такую пору? Дом, что ли, рушится?

— Не могу я тебе этого объяснить, — сказал полковник, входя в одну из комнат, где еще сохранились кое-какие остатки мебели.

Тут роялист, внимательно оглядев товарища, в удивлении воскликнул:

— С каким это дьяволом ты дрался, Маркем? Кто это тебя так здорово разукрасил?

— Дрался? — повторил Эверард.

— Ну да, — подтвердил его верный спутник, — конечно, дрался! Взгляни-ка в зеркало!

Тот взглянул и увидел, что он, и в самом деле, весь в пыли и крови. Кровь текла из царапины на шее, которую он получил, когда пытался подняться.

В тревоге Уайлдрейк расстегнул ему ворот и быстро, но внимательно осмотрел рану; руки у него дрожали, в глазах светилось беспокойство за жизнь своего покровителя. Несмотря на протесты Эверарда, он закончил осмотр раны и нашел ее пустячной; тогда к нему вернулась обычная беспечность; может быть, он даже несколько ею бравировал, так как старался скрыть чувствительность, совсем ему не свойственную.

— Тут не обошлось без дьявола, Марк, — заметил он, — и, значит, когти его не так уж страшны, как говорят. Но пока Роджер Уайлдрейк жив, никто не скажет, что твоя кровь осталась неотмщенной. Где ты расстался с этим дьяволом? Я вернусь на поле боя, скрещу с ним шпаги, и пусть у него когти — как десятипенсовые гвозди, а зубы — как борона, он ответит мне за твою рану»

— Сумасшедший!.. Просто сумасшедший!.. — вскричал Эверард. — Это я рассадил себе шею, когда упал… Вода все моментально смоет. А ты пока, сделай одолжение, похлопочи о лошадях. Потребуй их для важного дела, от имени его превосходительства главнокомандующего. Я только умоюсь и тотчас же встречусь с тобой у ворот.

— Ладно уж, буду служить тебе, Эверард, как немой раб служит султану, не спрашивая, что и почему. Но неужели ты уедешь, не повидавшись с теми молодцами внизу?

— Не повидаюсь ни с кем, — прервал его Эверард. — Ради бога, не теряй времени!

Уайлдрейк отыскал капрала и потребовал у него лошадей; капрал беспрекословно повиновался. Ему были хорошо известны военный чин и положение полковника Эверарда. Через несколько минут все было готово к отъезду.

Глава XIII

…Как святая, взор воздела к небу

И на коленях вознесла молитву.

«Генрих VIII»[26]

Отъезд полковника Эверарда в такую пору (семь часов считалось тогда поздним часом) вызвал много толков. Прислуга тотчас же собралась в зале; никто не сомневался, что полковник внезапно уезжает потому, что он «что-то» увидел, как они выражались; всем было любопытно узнать, как выглядит такой храбрец, как Эверард, испугавшись привидения. Но полковник никому не дал возможности удовлетворить любопытство: он поспешно прошел через зал, закутавшись в плащ, вскочил на коня и поскакал по заповеднику к хижине Джолифа.

Нрав у Маркема Эверарда был горячий, нетерпеливый, пылкий и смелый до безрассудства. Но привычки, внушенные воспитанием и строгими нравственно-религиозными правилами его секты, были так сильны, что сдерживали и даже заглушали эту природную необузданность и научили его владеть собой.

Только в порыве чрезвычайного волнения врожденная пылкость характера молодого воина иногда опрокидывала эти искусственные преграды и, как поток, с пеной прорвавший плотину, становилась еще сильнее, точно в отместку за вынужденное спокойствие.

В такие минуты он уже не замечал ничего, кроме того предмета, к которому стремились все его мысли; он шел напролом, будь то отвлеченная цель или атака на неприятельскую позицию, шел, не раздумывая и не замечая препятствий.