Том 17

Вооруженный Париж являлся единственным серьезным препятствием на пути контрреволюционного заговора. Стало быть Париж надо было обезоружить. По этому вопросу бордоская палата высказалась-с полнейшей откровенностью. Даже если бы яростный рев депутатов «помещичьей палаты» и не свидетельствовал об этом так ясно, то отдача Парижа Тьером под начало триумвирата из desembriseur Винуа, бонапартистского жандарма Валантена и генерала-иезуита Орель де Паладина не оставляла места ни малейшему сомнению насчет конечной цели разоружения Парижа. Но если эти чудовищные преступники и признали открыто, какую цель они преследуют, то предлог, который они выставили, чтобы начать гражданскую войну, представлял собой самую бесстыдную, самую наглую (вопиющую) ложь. Артиллерия парижской национальной гвардии, — заявлял Тьер, — есть собственность государства, а посему должна быть возвращена государству. Па самом же деле факты были таковы: Париж был на страже с самого дня капитуляции, по которой пленники Бисмарка выдали ему Францию, выговорив для себя значительную личную охрану с очевидной целью усмирения Парижа. Национальная гвардия реорганизовалась и поручила верховное командование Центральному комитету, избранному всей массой национальных гвардейцев, за исключением кое-каких остатков старых бонапартистских формирований. Накануне вступления пруссаков в Париж ее Центральный комитет принял меры к перевозке на Монмартр, в Бельвиль и Ла-Виллет пушек и митральез, изменнически оставленных capitulards именно в тех кварталах, в которые собирались вступить пруссаки. Эта артиллерия была создана на суммы, собранные самой национальной гвардией. В конвенции от 28 января она была официально признана частной собственностью национальной гвардии и как таковая не была включена в общую массу государственного оружия, подлежавшего выдаче победителю. И Тьер посмел начать гражданскую войну под тем лживым предлогом, что артиллерия национальной гвардии будто бы являлась государственной собственностью!

Захват этой артиллерии должен был послужить, очевидно, лишь подготовительной мерой к общему разоружению парижской национальной гвардии, а следовательно и к разоружению революции 4 сентября. Но эта революция стала узаконенным состоянием Франции. Республику во Франции признал победитель в самом тексте капитуляции, а после капитуляции ее признали иностранные державы, от ее имени было созвано Национальное собрание. Единственным законным основанием бордоского Национального собрания и его исполнительной власти являлась революция парижских рабочих 4 сентября. Если бы не революция 4 сентября, это Национальное собрание немедленно должно было бы уступить свое место Законодательному корпусу, который был избран на основе всеобщего избирательного права и разогнан революцией. Тьер и его банда должны были бы капитулировать, чтобы добиться охранных грамот и удостоверений, избавлявших их от путешествия в Кайенну. Национальное собрание, с его полномочием заключить мир с Пруссией, было только одним из эпизодов революции. Ее действительным воплощением был вооруженный Париж, тот Париж, который произвел эту революцию, который выдержал ради нее пятимесячную осаду со всеми ужасами голода, Париж, который, не взирая на «план» Трошю, своим продолжительным сопротивлением дал возможность вести очень упорную оборонительную войну в провинции. И ныне либо этот Париж по оскорбительному приказу мятежных бордоских рабовладельцев должен был разоружиться и признать, что народная революция 4 сентября не имела иной цели, кроме простой передачи власти из рук Луи Бонапарта и его фаворитов в руки других претендентов на трон, — либо же Парижу предстояло самоотверженно бороться за дело Франции, которую можно было спасти от полного падения и возродить к новой жизни только путем революционного разрушения тех политических и социальных условий, которые породили Вторую империю и сами под ее покровительством дошли до полного разложения. Париж, измученный пятимесячным голодом, не колебался ни одной минуты. Он был полон геройской решимости пройти через все опасности борьбы с французскими заговорщиками прямо на глазах у прусской армии, стоявшей у его ворот. Но из глубочайшего отвращения к гражданской войне народное правительство Парижа, Центральный комитет национальной гвардии, продолжало придерживаться чисто оборонительной позиции, не обращая внимания ни на провокационные выходки Национального собрания, ни на узурпаторские действия исполнительной власти, ни на угрожающую концентрацию войск в Париже и вокруг него.

Утром 18 марта Париж был разбужен громовыми криками: «Vive la Commune!» [«Да здравствует Коммуна!» Ред.] Что же такое Коммуна, этот сфинкс, задавший такую тяжелую загадку буржуазным умам?