Том 2. 1960-1962 гг.

Сидоров скрипнул зубами и стал смотреть на экран перископа. По экрану справа налево неслись мутные оранжевые полосы. Было так страшно и тошно видеть это, что Сидоров закрыл глаза.

― Они высадились здесь! ― закричал Горбовский. ― Там город, я знаю!

Что-то тоненько звенело в рубке в страшной шатающейся тишине, и вдруг Валькенштейн заревел тяжелым прерывистым басом:

Бешеных молний крутой зигзаг,Черного вихря взлет,Злое пламя слепит глаза,Но если бы ты повернул назад,Кто бы пошел вперед?

«Я бы пошел, ― подумал Сидоров. ― Дурак, осел. Нужно было дождаться, пока Горбовский решится на посадку. Не хватило терпения. Если бы сегодня он шел на посадку, плевал бы я на экспресс-лабораторию».

А Валькенштейн ревел:

Чужая улыбка, недобрый взгляд,Губы скривил пилот…Струсил Десантник, тебе говорят.Но если бы ты не вернулся назад,Кто бы пошел вперед?

― Высота двадцать один! ― крикнул Горбовский. ― Перехожу в горизонталь!

«Теперь бесконечные минуты горизонтального полета, ― подумал Сидоров. ― Ужасные минуты горизонтального полета. Многие минуты толчков и тошноты, пока они не насладятся своими исследованиями. А я буду сидеть, как слепой, со своей дурацкой разбитой машиной».

Планетолет тряхнуло. Удар был очень сильный, такой, что потемнело в глазах. И Сидоров, задыхаясь, увидел, как Горбовский с размаху ударился лицом о пульт, а Валькенштейн раскинул руки, взлетел над креслом и медленно, как это бывает во сне, с раскинутыми руками опустился на пол и остался лежать лицом вниз. Кусок ремня, лопнувшего в двух местах, плавно, как осенний лист, скользнул по его спине. Несколько секунд планетолет двигался по инерции, и Сидоров, вцепившись в замок ремня, чувствовал, что все падает. Но затем тело снова стало весомым.

Тогда он расстегнул замок и поднялся на ватные ноги. Он смотрел на приборы. Стрелка альтиметра ползла вверх, зеленые зигзаги контрольной системы метались в голубых окошечках, оставляя медленно гаснущие туманные следы. Киберштурман вел планетолет прочь от Владиславы. Сидоров перешагнул через Валькенштейна и подошел к пульту. Горбовский лежал головой на клавишах. Сидоров оглянулся на Валькенштейна. Тот уже сидел, упираясь руками в пол. Глаза его были закрыты. Тогда Сидоров осторожно поднял Горбовского и положил его на спинку кресла. «Плевать я хотел на экспресс-лабораторию», ― подумал он. Он выключил киберштурман и опустил пальцы на липкие клавиши. «Скиф-Алеф» начал разворачиваться и вдруг упал на сто метров. Сидоров улыбнулся. Он услышал, как позади Валькенштейн яростно прохрипел:

― Не сметь…

Но он даже не обернулся.

― Вы хороший пилот, и вы хорошо посадили корабль. И по-моему, вы прекрасный биолог, ― сказал Горбовский. Лицо его было все забинтовано. ― Просто прекрасный биолог. Настоящий энтузиаст. Правда, Марк?

Валькенштейн кивнул и, разлепив губы, сказал:

— Несомненно. Он хорошо посадил корабль. Но поднял корабль не он.

— Понимаете, ― Горбовский говорил очень проникновенно, ― я читал вашу монографию о простейших, ― она превосходна. Но нам с вами не по дороге.

Сидоров с трудом глотнул и сказал:

― Почему?

Горбовский поглядел на Валькенштейна, затем на Бадера.

― Он не понимает.

Валькенштейн кивнул. Он не смотрел на Сидорова. Бадер тоже кивнул и посмотрел на Сидорова с какой-то неопределенной жалостью.

— А все-таки? ― вызывающе спросил Сидоров.

— Вы слишком любите штурмы, ― сказал Горбовский мягко. ― Знаете, это ― штурм унд дранг, как сказал бы Директор Бадер.

— Штурм и натиск, ― важно перевел Бадер.

— Вот именно, ― сказал Горбовский. ― Слишком. А это не нужно. Это па-аршивое качество. Это кровь и кости. И вы даже не понимаете этого.

— Моя лаборатория погибла, ― сказал Сидоров. ― Я не мог иначе.

Горбовский вздохнул и посмотрел на Валькенштейна. Валькенштейн сказал брезгливо:

— Пойдемте, Леонид Андреевич.

— Я не мог иначе, ― упрямо сказал Сидоров.

— Нужно было совсем иначе, ― сказал Горбовский. Он повернулся и пошел по коридору.