Том 2

«На берег кому угодно! – говорят часу во втором, – сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, – иначе под этим солнцем показаться нельзя – и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо – жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо 30 которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.

По мере нашего приближения берег стал обрисовываться: обозначилась серая, длинная стена, за ней колокольни, потом тесная куча домов. Открылся вход в реку, одетую каменной набережной. На правом берегу, у самого устья, стоит высокая башня маяка.

Река Пассиг – славная, быстрая река; на ней много движения. Берега заставлены, в два-три ряда, судами, 40 джонками, лодками, так что мы с трудом пробирались и не раз принуждены были класть весла по борту. На судах деятельность: выгрузка, нагрузка; сейчас видно, что это большой порт. Некоторые корабли лежат почти на боку

526

и чинятся. Всюду гомозятся за работой красно-смуглые, голые тела: всё индийцы. На левом берегу крепость. «Вот Манила и есть! – сказал, указывая на крепость, барон Крюднер, который уж был у губернатора, – это испанский город; тут все власти». – «А это что ж?» – спросили мы, указывая на противоположный берег. – «Это предместье Бинондо; тут торговля, иностранцы». Вот пока всё, что я узнал.

«Куда ж пристать?» – «Вот одна пристань, а другая 10 там, дальше где-то, у моста». – «Так пристанем к ближайшей!» – сказал кто-то. «Отчего ж к ближайшей? – возразил другой, – уж заберемся подальше». – «И здесь хорошо». Стали спорить; большинство решило пристать немедленно; но тут течением потащило нас на мель, на праздно валявшиеся в тине якоря. «Клади лево руля! лево руля!» – говорил один. «Отталкивайся, бери правей… – командовал другой, – вот так! теперь пристанем». – «Да нет, поедемте туда, к той пристани!» – решили многие – и поехали. А пристать следовало тут, как 20 мы после увидели.

Мы продолжали плыть по реке. На одном берегу ряд грязноватых пакгаузов, домов, длинных заборов; зелени нигде не видать; изредка выбегают на солнце из-за каменной ограды два-три банановые листа. Направо, у крепости, растет мелкая трава; там бегают с криком ребятишки; в тени лежат буйволы, с ужаснейшими, закинутыми на спину рогами, или стоят по горло в воде. На стене ходят часовые с большими эполетами из красной бахромы, в уланских киверах и в суконных мундирах с 30 перевязью. «Крепость славно укреплена», – говорили наши, рассматривая артиллерию и толщину стен.

Но вот и мост. Насилу продрались мы, между судов и лодок, к каменным ступеням пристани и вышли на улицу. Ух, как душно! Нас охватил горячий и удушливый воздух: точно в пекарню вошли. «Ужели это Манила? – говорил один из наших спутников, помоложе, привыкший с именем Манилы соединять что-то цветущее, – да где же роскошь, поэзия?.. Ах, как нехорошо пахнет!» – вдруг прибавил он. Пахло в самом деле нехорошо. Мы 40 вошли в улицу, состоящую из сплошного ряда лавок, и вдруг угадали причину запаха: из лавок выглядывали бритые досиня китайские головы и лукавые физиономии. Прямые азиатские жиды: где их нет? и всюду разносят они запах чесноку, сандального дерева и растительного масла.

527

Здесь они, однако ж, почище, нежели в Сингапуре и Гонконге, и лавки у них поопрятнее, похожи на наши гостиные дворы, только с жильем вверху. Здесь меньше кузнецов, столяров; не видать, чтоб жарили и пекли на улице. Но голых много. Неприятно видеть эти белые и дряблые тела: точно провизия какая-нибудь выставлена напоказ между частью баранины и окороком ветчины.

Мы искали, кого бы спросить о французской отели, о которой слышали утром, о том, можно ли поселиться в 10 ней, иметь экипаж и т. п. На улице никого; редко пробежит индиец или китаец с ношей, и опять улица опустеет.

Только собаки да свиньи лежат кое-где у забора в тени. Мы обращались и к китайцам, и к индийцам с вопросом по-английски и по-французски: «Где отель?» Встречные тупо глядели на нас или отвечали вопросом же: «Signor?»