Том 2 Иван Иванович

До стойбища на реке, где делали привал, километров пятнадцать. Там тоже есть олени… Если пойти сейчас, то старик, чуть помедля, разбудит Никиту, они догонят его, и тогда он потребует отвезти его обратно. Иван Иванович еще не осознал, зачем ему понадобилось попасть на Каменушку ночью, ничего не решил окончательно, а ноги уже несли его назад по приметной дороге, между деревьями с откоса берега, через камни и торосы. И вот в скалистых воротах устье речонки — забелел простор Чажмы.

Душевное страдание убило в нем чувство собственного достоинства и превратило его в пылинку перед лицом этого величаво-сурового мира. Ветер гнал по реке навстречу ему студеный воздух, обжигавший лицо; казалось, само небо давило на его плечи, и он горбился, наклонял голову, большими шагами отмеривая километры…

«Какое громадное пространство! Кто заселит его? И сколько ни появится людей, для всех найдутся свои печали. А радости хватит ли? — спросил одинокий человек, упрямо бредущий сквозь хлеставшие его воздушные волны. — Делается все, чтобы радости было больше. Но прибудет ли ее, если каждый сам приносит себе горе? Зачем нужна такая боль, такая ужасная тоска?!»

Шаги его стали грузнее. Он шел, задыхаясь, ощущая всем телом яростное сопротивление ветра, который обрушивался как студеная река, рвал одежду, тащил назад.

Завидя приметный выступ берега, доктор заспешил, но место, где недавно была стоянка, уже опустело. Лесные люди выполнили свое задание и укатили. Остались только следы жилья: примятый снег, поседевшие угли, настилы ветвей да остов палатки, как виселица, на треногах…

Иван Иванович задумался. Ему представилась вся неприглядность его неожиданного возвращения на прииск, но остановиться он уже не мог и двинулся дальше. На участке, где ветер размел снег, он поскользнулся, упал и с минуту сидел, отдыхая. Сквозь толщу льда между прилизанными снежными мысками, просвечивала текучая глубина. А может быть, и не текла там вода, а все сковано до самого дна… Иван Иванович вспомнил начало зимы на Каменушке, Ольгу на лыжах, то, как она упала, подбив его, и ее распахнувшиеся глаза, и глубокие борозды на белой пороше, в которых чернел лед…

Что-то словно надломилось в натруженной душе при этом воспоминании.

— Дожил! — сказал хирург глухо и лег ничком на смерзшийся снег.

Долго ли пролежал он так? Но мороз уже стал подбираться к нему: протекал в рукава, набивался иголочками за воротник. Еще немного — и он застынет совсем, или подберут полуживого, с отмороженными руками и ногами. Гусев сделает ампутацию — отрежет, конечно, как можно выше… Пусть будет настоящий обрубок вместо человека, лишь бы не подвергаться риску.

— Черта с два! Только этого мне и недоставало! — Иван Иванович сел, поправил шапку, растер прихваченную морозом щеку, осмотрелся.

На посеревшем небе трудно пробивалась утренняя заря, тускло-лиловая, словно посиневшая от холода, и земля тоже казалась серой, мертвенно-пустынной.

Доктор встал и побрел обратно к якутскому стойбищу, где его так радушно приняли ночью. А навстречу ему уже близко колыхались в облаках белого пара ветвистые рога оленей.

Встревоженный донельзя Никита Бурцев мчался по знакомому следу на двух упряжках. Позади с печкой и палаткой на всякий случай ехали каюры.

28

Ольга умылась холодной водой, затопила плиту и принялась наводить порядок в квартире. На душе у нее было грустно и легко. Третий день она жила одна.

Нагрев изогнутую железку, она прижала ее к заплывшему льдом оконному стеклу, задумчиво наблюдая, как заструилась темная полоска влаги по белому узору, опушенному инеем. Приложила к сделанному ею просвету руку, затем другую, подышала еще на него и выглянула на улицу. Шел снег. Большие хлопья летели, кружась, перед самыми глазами Ольги. Она торопливо оделась и поспешила к выходу. Да, сильный падал снег, кутая все заново мягким покровом. Значительно потеплело, и сразу спокойнее стало на закоченевшей земле: напряжение, созданное жестокими морозами, ослабло.

Ольга сбежала с крыльца и отправилась бродить по нагорным тропинкам-улицам, как будто заново открывая для себя мир. Она была молода, здорова и безотчетно, эгоистически радовалась ощущению свободы; сегодня, по крайней мере, ничто не связывало, не стесняло ее. Она смотрела на людей, шедших в побеленной снегом одежде, ловила губами летевшие ей в лицо пушистые хлопья и чувствовала себя словно школьница, которая возвращается с последнего урока перед каникулами…

Сама того не заметив, она попала на дорожку, по которой ходила с Тавровым теплой осенней ночью, но только ступила на нее, сразу осмотрелась с волнением. Теперь здесь лежал глубокий снег, и новый все сыпался да сыпался сверху. Склоненные кусты краснотала напоминали диковинные белые перья, пушистые лисьи хвосты. От скамеек и помина не осталось, лишь в одном месте возвышалось что-то похожее на толстое бревно, утонувшее в сугробе.

Все переменилось, только чувства те же, но еще сильнее и ярче стали они!

«Вот поворот к дому. Здесь мы попрощались, — вспоминала Ольга. — Почему же до сих пор мы встречаемся лишь изредка, лишь издали…»