Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

— С господином бароном мы еще давно договорились встречаться у меня. Дело в том, Христофер, — пояснил старик, — что ваш батюшка не хотел тревожить вас, говорил, что вам необходимо в течение ряда лет оставаться в полнейшем одиночестве. Признаюсь, я никогда не мог понять этого весьма странного пожелания, однако и после смерти господина барона оставался верен нашему уговору.

Наверное, так должен чувствовать себя блудный сын, вернувшийся в свой родной город после долгих лет, проведенных на чужбине: в солидных степенных господах я узнавал прежних неугомонных сорванцов, не дававших мне прохода в детстве, — непроницаемо серьезная мина тяжелой могильной плитой покоилась на лицах, некогда таких веселых, смеющихся, юных; непоседливые девчонки, готовые хохотать до упаду без всякого повода, превратились в хмурых, вечно озабоченных замужних женщин.

Было бы неверно утверждать, что со смертью барона мой «ледниковый период» закончился, — нет, просто в зону «вечной мерзлоты» вторглось теплое весеннее дыхание природных жизненных сил, отошедших ко мне по наследству от отца, и на ледяном панцире стали появляться проталины; только тогда я смог взглянуть на окружающий мир более или менее человеческими глазами.

Инстинктивно ощутив эту оттепель, капеллан проникся ко мне величайшей симпатией и стал частенько захаживать в мою «голубятню» по вечерам.

«Всякий раз, когда я нахожусь рядом с вами, — приговаривал он то и дело, — у меня такое чувство, будто передо мной по-прежнему сидит мой старый добрый друг».

Во время своих посещений старик подробно рассказывал о тех событиях, которые случились в нашем городе за годы моего затворничества.

Вот один из таких разговоров:

   — Вы еще помните, Христофер, свою конфирмацию? Вашу исповедь и того, кто у вас ее принимал?.. Ведь, по вашим словам, исповедовал вас тогда Белый доминиканец! Должен признаться, вначале я не знал, что и думать: уж не плод ли все это вашей не в меру буйной детской фантазии? Долго колебался я, обуреваемый сомнениями, ведь легко могло статься, что призрак, привидевшийся вам, есть не что иное, как дьявольское наваждение или, выражаясь в духе нашего просвещенного века, болезненная впечатлительность ваших расстроенных нервов. Теперь же, после стольких поистине удивительных знамений, я готов поверить во все что угодно, ибо понял: наш город вступает в чудесную благословенную эпоху!

   — Знамения? — переспросил я. — Что же это за знамения, ваше преподобие? И простите мне неведение мое, ведь добрую половину своей жизни я все равно что не жил.

Капеллан на минуту задумался.

   — Не знаю, с чего и начать, будет, пожалуй, лучше, если я сразу перейду к последним событиям. Итак, с недавних пор моих прихожан словно бес попутал: клянутся, будто видели гигантскую белую тень, которую в новолуние отбрасывает наш храм, — ну вам-то, разумеется, известна эта древняя легенда, спокон веку передается она из уст в уста местными жителями. И к прискорбию своему, должен отметить, что день ото дня таких очевидцев становилось все больше. Ну я, понятное дело, всеми данными мне Всевышним силами воспротивился распространению вздорных слухов и твердо пресекал зловредное брожение, пока сам — да-да, сам! — не убедился воочию в справедливости сего старинного предания. С вашего позволения, подробности я опущу, ибо стоит мне только начать об этом говорить, как меня охватывает какой-то странный душевный трепет. В общем, я его видел, видел своими собственными глазами! Это был он — Белый доминиканец! И довольно, ни слова больше, скажу одно: то, что я пережил в ту ночь, стало для меня самым сокровенным переживанием всей моей жизни.

   — И кто же он, ваше преподобие, этот «доминиканец» — некое высшее существо, воплотившееся благодаря своим чудодейственным возможностям, или... или бесплотный призрак?

Капеллан помедлил.

— Сказать откровенно, не знаю! Да и явился он мне в папском облачении. Думаю... нет-нет, я уверен: то был пророческий образ будущего, видение грядущего великого Понтифика, зовомого «Flos florum»... И пожалуйста, Христофер, давайте больше не касаться этой темы, лучше уж я вам расскажу о

вашем соседе Мутшелькнаусе. Понятия не имею, кто пустил эту сплетню, но в городе стали упорно поговаривать, что гробовщик ждал-ждал свою без вести пропавшую дочь, да и спятил... Тронутый горем несчастного мастерового, я пришел в его дом, дабы исполнить свой священнический долг и утешить отчаявшегося отца, но случилось наоборот — он утешил меня. Я было начал говорить, но не успел и двух слов сказать, как мне вдруг стало ясно, что все мои сочувственные речи здесь ни к чему, ибо передо мной избранник, человек, благословенный свыше! Ну а теперь уж ни для кого не секрет, что Мутшелькнаус — чудотворец...

   — Гробовщик? Чудотворец?! — невольно вырвалось у меня.