Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

Давно стемнело, пробило одиннадцать, двенадцать, наступила ночь, а я все ждал и ждал...

Незаметно войти в дом никто не мог, это я знал точно: дверь была заперта на ключ и уж если открывалась, то со страшным скрипом, до меня же не донеслось ни единого звука.

Кругом мертвая тишина, шум крови отзывался у меня в ушах мощным гулом океанского прибоя.

Наконец, как будто с другого конца света, меня позвал голос господина магистра. А в следующее мгновение я мог бы об заклад побиться, что голос, окликающий меня по имени, доносится из моего собственного сердца.

С тускло мерцающей лампой в руке, погруженный в какое-то странное сумеречное состояние, я как во сне прошествовал через темные покои в залу и встал в нишу.

В лампе тихо стрекотал часовой механизм, через розоватое

брюшко японского истукана я видел тлеющий фитиль в змеиной пасти, гибкое тело медленно разворачивало свои кольца и миллиметр за миллиметром поднималось вверх.

Полная луна, должно быть, стояла прямо над отверстием в потолке, так как в наполненном водой углублении каменного стола плавал ее бледно-зеленый серебряный лик.

Поначалу мне казалось, что золоченые кресла пусты, однако вскоре я разглядел в них трех мужчин, а еще через несколько минут даже узнал их: с северной стороны сидел магистр Вирциг, с восточной — какой-то незнакомец (как стало известно из дальнейшего разговора, звали его Хризофрон Загреус) и с южной — доктор Сакробоско Хазельмайер с венком маков на бледной лысой голове.

Западное кресло оставалось пустым.

Должно быть, мало-помалу ко мне стала возвращаться способность слышать, я уже различал отдельные слова, фразы, иногда господа переходили на непонятную для меня латынь...

Вот незнакомец наклонился к доктору Хазельмайеру, поцеловал его в лоб и сказал: «Невеста моя возлюбленная». Последовала еще какая-то длинная тирада, но она была произнесена слишком тихо, чтобы я мог расслышать.

Потом я опять впал в прострацию, а когда вдруг очнулся, магистр Вирциг держал какую-то апокалиптическую речь:

   — И пред престолом море стеклянное, подобное кристаллу: и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади... и вот конь бледный и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним... и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.

   — Большой меч... — эхом отозвался доктор Загреус и осекся, встретившись со мной глазами; он помолчал и шепотом спросил у господина магистра, можно ли мне доверять.

   — Не беспокойтесь, в моих руках он давно уже стал безжизненным автоматом, — успокоил его магистр Вирциг. — Наш ритуал требует, чтобы факел держал кто-нибудь умерший для земли; а Густав все равно что труп — держит в руке собственную душу, а думает, что это коптящий светильник.

В голосе его прозвучало такое ледяное презрение, что внезапный ужас сковал мою кровь, теперь я в самом деле не мог и пальцем шевельнуть — окоченел подобно трупу.

А доктор Загреус тем временем продолжал:

— Исполнились сроки, и величественная песнь ненависти уже разносится по всему миру. Своими собственными глазами

я видел его... Он ехал на бледном коне во главе неисчислимых полчищ... Это были машины — тысячи, миллионы машин, наших друзей и союзников, давно ставших независимой, не подвластной людям силой, но эти недоумки в слепоте своей до сих пор наивно воображают себя их повелителями.

Жалкие вырожденцы, они обречены! Неуправляемые локомотивы, груженные скальными блоками, в безумной ярости сорвутся с рельсов и обрушатся на них, и многие тысячи будут погребены под стальными многопудовыми тушами.

Атмосферный азот сожмется, и появятся новые, еще более страшные взрывчатые вещества: природа сама в лихорадочной спешке торопится отдать сокровенные сокровища своих недр, лишь бы стереть наконец с лица земли это белесое ничтожество, которое миллиарды лет уродует ее плоть отвратительными шрамами.

Металлические щупальца, усеянные острыми страшными шипами, будут выпрастываться из-под земли, хватать за ноги и разрывать тела пополам, а телеграфы в немом ликовании отстучат друг другу: изничтожена еще одна сотня тысяч ненавистного отродья.

А вот гигантские мортиры — спрятавшись по холмам в засадах, ждут, с нетерпением вытягивая шеи к небу и сжимая зубами металлические ядра, когда шпионы — ветряные мельницы — подадут своими крыльями условный сигнал и они начнут сеять смерть и разрушение.

Электрические гадюки нервно вздрагивают под землей и вдруг... Одна-единственная зеленоватая искра — и разверзается чрево земное, превращая ландшафт в коллективную могилу!