Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

Пред взором майстера Леонгарда проходят последние годы жизни: он отшельником обретается на руинах бытия, не снимая с себя власяницы, изготовленной из грубых одеял, которые ему удалось отыскать на пожарище; очаг он сложил из обломков кирпича.

Люди, которые время от времени, заблудившись, выходят к часовне, кажутся ему бесплотными как привидения, и только когда он вбирает их образ в магический круг своего Я, они оживают, обретая в нем бессмертие.

Формы бытия для него все равно что изменчивые облака: многообразны, а в сущности — испарения, не более...

Он вновь поднимает глаза, глядя поверх заснеженных верхушек деревьев.

Вновь, как тогда, в день рождения дочери, в южной части небосвода мерцают две большие звезды, они так близко друг от друга, что кажется, это обман зрения — просто двоится в глазах...

Лес кишит факелами.

Звенят остро отточенные косы.

Искаженные яростью лица мелькают меж стволов... Приглушенный ропот грубых, хриплых голосов... Горбатая старуха

из селения вновь перед часовней, как ветряная мельница машет тощими руками, подбадривает суеверных углекопов... Прижавшись лицом к стеклу, таращится своими сумасшедшими глазами, словно наставляя два сложенные рогаткой пальца, кончики которых мерцают сумрачным зеленоватым огнем.

Посреди лба зловеще тлеет красное родимое пятно...

Недвижим в своем готическом кресле майстер Леонгард, широко открытыми, немигающими глазами смотрит прямо перед собой; он знает, что этим людям, там, снаружи, нужна его кровь, знает, что причиной ярости суеверной толпы явилась та дьявольская тень, которую отбрасывает на снег его сидящее в кресле тело, — майстер лежит у их ног, от него остался пустой силуэт, ничего не значащая тень, послушная малейшему мановению руки своего хозяина: но знает он и то, что тело, которое эти олухи пришли уничтожить, — тоже всего лишь тень, такая же, как и они сами, призрачный фантом в иллюзорном царстве вечного круговорота времени, где даже тени подчиняются закону круга.

Майстер Леонгард знает, что примет смерть от руки своей дочери: кошмарно безукоризненная копия — как две капли воды! — той, которая лежит с размозженным черепом там, под медным крестом, ибо даже тени подчиняются закону круга, а круг должен замкнуться.

Вечное возвращение души, странствующей сквозь непроглядную пелену земной жизни назад — к смерти...

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Глава 1

Актер Зрцадло

Лай.

Еще. И еще раз.

Потом немая тишина, словно пес вслушивался в ночь.

   — Кажется, лаял Брок, — робко подал голос барон Константин Эльзенвангер, — это, наверное, запоздавший господин гофрат пришел...

   — Событие сие, душа моя, право же, не стоит эдакого гвалта, — сухо отрезала графиня Заградка и, раздраженная столь неуместной за карточным столом несдержанностью барона, принялась еще быстрее тасовать колоду. Это была старуха с белоснежными кольцами локонов, острым орлиным носом; кустистые брови нависали над огромными неистовыми угольями глаз.

   — А чем он, собственно, целыми днями занят? — спросил императорский лейб-медик Тадеуш Флугбайль; старомодное кружевное жабо, подпиравшее гладковыбритые пергаментные щеки, придавало облику пожилого господина нечто призрачное, нереальное — казалось, напротив графини сидел не он сам, а кто-то из его далеких предков. Да и сидел он как-то странно: не зная, куда девать свои невероятно длинные, тощие ноги, не помещавшиеся под столом, бедняга не придумал ничего лучше, как поджать их, и теперь колени его торчали так высоко, что неловко, по-обезьяньи, скрючившийся в вольтеровском кресле лейб-медик едва не задевал ими подбородка.

Студенты на Градчанах прозвали его Пингвином и всякий раз помирали со смеху, когда каждый день, ровно в полдень, он усаживался на замковом дворе в свои крытые дрожки — при этом верх приходилось сначала откидывать, дабы поместилась почти двухметровая фигура Пингвина, а потом снова аккуратно закрывать. Тот же сложный процесс повторялся в конце пути, когда карета, проехав сотню-другую метров, останавливалась

перед трактиром «У Шнеля», где господин императорский лейб-медик по-птичьи проворно склевывал свой второй завтрак.

   — Кого ты имеешь в виду? - спросил барон Эльзенвангер. — Брока или господина гофрата?

   — Разумеется, господина гофрата. Где он пропадает с утра до вечера? И потом, эти вечные опоздания... Может быть, у него какие-то неотложные дела?.. Что он вообще делает?..

   — Ничего особенного. Играет с детьми в Хотковых садах...

   — В детство впал или?.. Ах, ну да — девочки... Седина в голову — бес в ребро, — хмыкнул Пингвин.

   — Господин — гофрат — играет — с Юностью, — укоризненно отчеканила графиня каждое слово.

Оба господина пристыженно замолчали.

В парке снова залаяла собака. На этот раз глухо, почти завывая.

Но вот отворилась темная, красного дерева дверь, украшенная пасторалью, и вошел господин гофрат Каспар фон Ширндинг. Как всегда на партиях виста во дворце Эльзенвангера, на нем были узкие черные панталоны, несколько пухлую фигуру облегало светло-рыжее, дивное по своей мягкости сукно бидермейеровского сюртука.