Том 2. Петербург

Отчетливо удалялся звук его шага; этот отчетливый звук происходил оттого, что ноги прохожего не были, как у прочих, обуты в калоши. Александр Иванович обернулся и тихо хотел ему что-то такое сказать; тихо хотел он позвать какого-то неизвестного Мишу…

Но то место, куда Миша уже ушел безвозвратно, — то место пустело теперь в светлом колеблемом круге; и не было — ничего, никого, кроме ветра да слякоти.

И оттуда мигал желтый огненный язык фонаря.

Тем не менее он опять позвонился. Петербургский петух на звонок ответствовал снова: в скважинах просвистал сыроватый ветер морской; ветер стонал в подворотне и напротив с размаху ударился о железную вывеску «Дешевой столовой»; и железо грохнуло в темноту.

Матвей Моржов

Наконец заскрипели ворота.

Бородатый дворник, Матвей Моржов, давнишний приятель Александра Ивановича, пропустил его за домовый порог: отступление было отрезано; и замкнулись ворота.

— «Што позненько?»

— «Все дела…»

— «Изволите искать себе места?»

— «Да, места…»

— «Натурально: местов таперича нет… Разве вот, ежели аслабанится в Участке…»

— «Да в Участок меня, Матвей, не возьмут…»

— «Натурально: куда вам в Участок…»

— «Вот видишь?»

— «А местов таперича нет…»

Бородатый дворник, Матвей Моржов, иногда засылал к Александру Ивановичу свою дебелую бабу, все болевшую ушною болезнью, то с куском пирога, а то с приглашением в гости; так, они выпивали по праздникам, в дворницкой: с домовою полицией Александру Ивановичу, как нелегальному человеку, надлежало сохранять теснейшую дружбу.

Да и кроме того.

Представлялся лишь выгодный случай безопасно сойти с своего холодного чердака (свой чердак, как видели мы, Александр Иванович ненавидел, а, бывало, неделями он безвыходно в нем сидел, когда выход казался рискован).

Иногда к их компании прибавлялись: участковый писец Воронков да сапожник Бессмертный. А в последнее время все в дворницкой сиживал Степка: Степка же был безработный.

Александр Иванович, очутившись на дворике, явственно слышал, как из дворницкой долетала до слуха его та же все песенка:

Кто канторшыкаНи любит, —А я стала быЛюбить…АбразованныеЛюдиЗнают,Што пагаварить…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Опять гости?»

Матвей Моржов с свирепой задумчивостью почесал свой затылок:

— «Маненечка забавляемся…»

Александр Иванович улыбнулся:

— «Небось, участковый писарь?..»

— «А то кто же… Он самый…»

Вдруг Александр Иванович вспомнил, что имя писца Воронкова почему-то было настойчиво упомянуто— там, особою; почему особа знала и писца Воронкова, и о писце Воронкове, и об этих сидениях их? Он тогда удивился, да спросить позабыл.

Купи маминькаНа платьеЖиганетуСерава:Уважать топерьЯ будуВасюткуЛиксеева!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дворник Моржов, видя какую-то нерешительность Александра Ивановича, посопел носом, да и мрачно отрезал:

— «Штош… В дворницкую-то… Захаживайте…»

И зашел бы Александр Иванович: в дворницкой и тепло, и людно, и хмельно; на чердаке же одиноко и холодно. И — нет, нет: там писец Воронков; о писце Воронкове двусмысленно говорила особа; и — черт его знает! Но главное: заход в дворницкую был бы решительной трусостью: был бы бегством от собственных стен.

Александр Иванович со вздохом ответил:

— «Нет, Матвей: спать пора…»

— «Натуральное дело: как знаете!..»

А как там распевали:

Купи маминькаНа платьеЖиганетуСинева:Уважать топерьЯ будуСыночкаВасильева!..

— «А то выпили б водки?»

И просто с каким-то отчаянием, просто с какою-то злостью он выкрикнул:

— «Нет, нет, нет!»

И пустился бежать к серебристым саженям дров.

Уж Матвей Моржов, уходя, распахнул на минуту дверь дворницкой: белый пар, сноп световой, гам голосов и запах согретой грязи, занесенной с улицы сапожищами, выхватился на мгновенье оттуда; и — бац: захлопнулась за Матвеем Моржовым дверь.

Вторично отступление было отрезано.

Луна опять озаряла четкий дворик квадратный и серебристые сажени осиновых дров, меж которых юркнул Александр Иванович, направляясь к черному подъездному входу. В спину ему из дворницкой долетали слова; верно, пел сапожник Бессмертный.

Железнодорожные рельсы!..И насыпь!.. И стрелки сигнал!Как в глину размытую поездСлетел, низвергаясь со шпал.Картина разбитых вагонов!..Картина несчастных людей!..

Дальше не было слышно.

Александр Иванович остановился: так, так, так — начиналось; еще он не успел заключиться в темно-желтый свой куб, как уже: начиналась, возникла — неотвратимая, еженощная пытка. И на этот раз она началась у черных входных дверей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .