Преступление совершено, улик нет. Но внутреннее препятствие в душе Раскольникова продолжает расти. Внутренний закон, голос совести перешагнуть нельзя. То, что он совершил для себя, он таить больше не может и начинает выдавать себя. Он еще не отказался от своих взглядов. Выдавать себя заставляет не совесть, а органическая сила: у него горячка, в нем бунтует кровь, это — взбунтовавшаяся природа. Но через эту природу он перешагнуть не может. Протест природы против преступления дает себя чувствовать. Раскольникова тянет к Порфирию, хотя чувствует, что тот догадывается о преступлении; приходит звонить в квартиру, где жила старуха процентщица. Вообще преступление сделало его в корне другим: для него невозможны прежние откровенные отношения с родными. Но органическому чувству сознание не подчиняется. Раскольникова тянет к преступнице, которая нарушила закон и в то же время имела какую-то святость. И Соня помогла ему органическое чувство соединить с сознанием. Природная сила становится осмысленной: он начинает понимать, что нарушил божеский закон. Под влиянием Сони Раскольников принимает решение признаться в преступлении перед людьми. Хотя он выше всех этих людей, лучше их нравственно и значительнее, Достоевский не удовлетворяется его личным раскаянием и заставляет покаяться публично. Публичное покаяние смиряет гордость.
В эпилоге мы узнаем, что в Сибири Раскольников становится другим человеком. Его мысли нашли свое не художественное, а теоретическое выражение в сне о моровой язве. Люди этого сна исполнены самых благих намерений, но всем им присуща уверенность только в своей правоте, поэтому единства между ними нет. Упорядоченные общественные формы могут быть лишь в том случае, если личность свое мнение подчиняет чему-то высшему, чем свой собственный суд — коллективу. Мерило внешнего земного суда необходимо, как бы несовершенно оно ни было. Личность воплощается в коллективе. Это открытие посещает Раскольникова недаром. Раньше он считал, что собственная совесть осудит его лучше, чем другие; в деле покаяния он был индивидуалистом. И только теперь он понял, что одиноким человек, все равно, в преступлении или покаянии, не может быть{187}
.