Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927

В возрождении в литературе темы деревни Леонов не одинок. В этом большую роль играет официальный заказ в связи с проблемой смычки города с деревней. Но понимание деревни довольно убого. Существует клише, по которому деревня разделяется на кулаков, середняков и бедняков; между ними предполагаются определенные отношения. Кулаков и бедняков советские писатели взяли у народников, но эту проблему упростили и подвели марксистскую основу. Но для середняков клише нет: они сбиваются или на кулаков, или на бедняков. Для этой полагающейся по программе центральной фигуры нет красок. Середняки — колеблющаяся часть, но таящая все элементы для будущего деревни — лишь заданы. Также задана борьба двух поколений: комсомолки, желающей сыграть свадьбу по-новому, или, еще грубее и примитивнее, столкновение с родителями дочери-комсомолки, желающей убрать иконы. Вся эта борьба нового со старым, вошедшая в литературу, выдумана и выдумана довольно плохо. Если в деревне и происходит борьба, то она ведется вокруг других центров. В литературе же борьба построена по определенным казусам, навеянным программой, и напоминает наиболее грубое и упрощенное народническое клише. Иногда проявляется стремление к более глубокому подходу к деревне, но клише не дает возможности ему развиться. Вся современная народническая литература слаба, и поставленные ею задачи не находят разрешения^{348}

.

По форме «Барсуки» — произведение фабульное. Но и здесь фабула является попыткой оформить новые темы старыми приемами. Композиционное единство в фабуле не выражено, и поэтому произведение распадается.

Сергеев-Ценский

Народники считали, что деревенский мир — это неразрывное целое. Поэтому в нем нельзя выделить героя, а нужно писать так, как Пушкин писал «Историю села Горюхина». Создают фабулу в деревне кулаки, которые постепенно переходят в город. Так, у Засодимского, Златовратского деревня — это мир, а герой, который борется с миром, — кулак, и он является носителем фабулы. Но их произведения нехудожественны и окончательно забылись. Поэтому народников нельзя включить в историю литературы; они являются большими фазами в истории мысли, но новых художественных категорий не создали^{349}

.

Поскольку народники не справились со своей задачей, писателям деревенских тем нужно было перестроиться. Для Ценского характерно, что он вводит в свои произведения очень много героев. В последнем романе у него двести действующих лиц, и все они как бы равновелики, равно достойны. Такое обилие действующих лиц должно размельчить фабулу; чтобы ее выдержать, нужны особые приемы. Одним из таких приемов является общность жизни, что обычно характерно и для исторических романов. Так, у Мордовцева громадная масса действующих лиц, и все они причастны к одному историческому целому^{350}. Единство исторического события объединяет всех. То же отчасти замечается у Льва Толстого. Но там, где историческое событие не приходит на помощь для объединения персонажей, нужны другие приемы. У Ценского жизнь героев едина своей витальностью: вся деревня играет свадьбу, все село собирается на похороны. Такой характер социальной жизни дает возможность разомкнуть фабулу, построенную вокруг одного героя.

В творчестве Сергеева-Ценского деревня неразрывно связана с мифом. Так же, как и у символистов, у него деревня не отрывается от природы, а вырастает из нее. Сначала дается природа, природа населяется мифологическими существами, и затем дается деревня. Во всех важнейших этапах жизни герои всегда встречают мифологические существа, которые все определяют. Деревня предстает в оправе мифологической природы, вырастает из глыбы природы, находится в путах болотной нежити и нечисти. И пока деревня не выйдет из мифологического болота, она не выйдет и из реального болота. Миф — это низы, которые деревня не преодолела; и выражают они не радельные, ликующие тона, как, например, у Ремизова, а страх. Деревня, подымаясь из первичных этапов природы и мифа, выражает страх. В первобытных религиях святой и страшный всегда совпадают. Так и для деревни все высокое и святое — это страшное, авторитетное и сильное — это страшное. Она не знает радости святости, а знает лишь страшное, является ли оно в виде мифической головы или более реально — в виде страшного отца, деда, или еще более грубо-реально — [пристава]. Все остальные подробности окрашиваются этим страхом, исходят из него. И страх здесь реалистичен. Можно сказать, что страшная голова померещилась, но это не столь важно: ведь [пристав] не померещился^{351}. Это единая и законченная картина, единый и непрерывный ряд восприятия, одна и та же форма переживания жизни, которая заставляет видеть в болоте страшную голову, а затем сталкивает со страшным становым. В этом объединении тинистой головы и страшного реального [пристава] своеобразие таланта Сергеева-Ценского.