Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922–1927

Вывод — признание книги более в частностях, нежели в целом, — характерен для критиков, не принимающих общей идеи книги (начиная с Берковского): «М. Бахтину удались более частности, нежели целое». Но за выводом следует нота крупного признания, в чем сказывается двойственная, колеблющаяся оценка книги, причем характерно ее восприятие «в свете новой философии», с выделением современного философского имени как основополагающего для книги, хотя в самом ее тексте оно лишь единожды упомянуто в примечании: «Однако он по-новому, в свете новой философии (М. Шелер) поставил и попытался конкретно разрешить проблему своеобразия романного построения и стиля у Д., и при том в кругу не только русского, но и западно-европейского романа». Стоит все же оценить и признание рецензента, что автору удалось «проникнуть к самым истокам творчества» Достоевского. В заключение рецензии толкование книги смещается к проблеме двойника, столь популярной в трудах пражской школы и понимаемой в психологическом и психоаналитическом ключе, в основном чуждом направлению ПТД

: автор книги «особенно остро ощутил дуализм мировосприятия героев, в основе которого обычно лежит проблема двойника. Двойничество рождает столкновение двух я, объединенных и направленных общей идеей романа <…> Подметив эту бифуркацию личности на подлинное я и на я низшее, я проэкцию хотений, М. Бахтин направил свое исследование по пути выражения двойничества — диалогу двух или нескольких столкнувшихся голосов и сознаний. В этом его заслуга, но в этом и односторонность работы».

Итак, книга М.М.Б. по ее выходе вызвала серию критических откликов как в советской прессе, так и в эмигрантских изданиях. Сравнение той и другой серии позволяет сказать, что лишь в рецепции литературного русского зарубежья книга была всерьез воспринята и рассмотрена по существу (в этот второй контекст помещается и обзор Комаровича, хотя и помеченный Ленинградом, но напечатанный за границей). В 30-е гг. упоминания книги и ее автора в советской критике прекращаются, в зарубежной же русской прессе встречаются, и собрать их по страницам этой прессы еще предстоит; таково, например, упоминание в статье С. И. Гессена «Борьба утопии и автономии добра в мировоззрении Ф. М. Достоевского и Вл. Соловьева» в парижских «Современных записках», т. 45, 1931, с. 281. Наиболее значительна ссылка в «Путях русского богословия» прот. Георгия Флоровского (1937), на страницах, содержащих аналитическую библиографию значительных работ о Достоевском: «Много ценных наблюдений в книге М.М.Бахтина <…> Заслуживает полного внимания мысль о философской полифонии

у Достоевского; срв. с. 41–42: "Мир Достоевского глубоко плюралистичен. Если уже искать для него образ, к которому как бы тяготеет весь этот мир, образ в духе мировоззрения самого Достоевского, то таким является церковь, как общение неслиянных душ" (срв. у Данте)»[324]

. Столь строгий и нелиберальный православный богослов, таким образом, признал «тезис» ПТД

заслуживающим «полного внимания» и выделил в книге ключевой для себя образ, несомненно, очень важный и для автора книги, о чем можно судить по его позднейшему сокрушенно-покаянному воспоминанию о невозможности раскрыть этот образ в условиях времени, когда создавалась книга (см. выше из рецензии М. Огаренкова): «Приходилось за руку себя держать. Только мысль пошла — и надо ее останавливать. Туда и обратно <…> Даже церковь оговаривал»[325].

Из более поздних упоминаний книги в эмигрантской литературе надо отметить ссылку в известной книге К. В. Мочульского «Достоевский. Жизнь и творчество» (Париж, 1947, с. 203); ссылка относится к анализу «речевого портрета человека из подполья» у М.М.Б.