Том 2. Проза

Ирвин Уэлш родился в 1958 году в пригороде Эдинбурга Мьюирхаузе — там, где разыгрывается действие его самого известного произведения, романа «Трейнспоттинг» («Trainspotting», 1993). Посещал колледж, где учился менеджменту в строительстве, после чего работал в муниципальных строительных фирмах все того же Мьюирхауза. В начале 1990-х переехал в Амстердам и полностью посвятил себя литературной деятельности.

Попытки выяснить, как и когда жизненный путь заурядного клерка пересекся с пестрым миром его героев — безработных, наркоманов, футбольных хулиганов и прочих маргиналов, — так и остались попытками; с фигуры писателя не удалось сорвать покрова тайны и мистификации, им же самим и созданного. Даже фотографии Уэлша не были доступны до тех пор, пока он не поддался на заманчивое предложение сыграть торговца наркотиками Мики Форрестера в экранизации романа «Трейнспоттинг»; визуальная конспирация после этого, естественно, потеряла всякий смысл.

Литературная карьера Уэлша выстраивалась внешне так же бессобытийно и гладко. В бестселлеры пробивается как сборник его ранних рассказов «Эйсид хаус» («The Acid House», 1994), так и второй роман — «Кошмары аиста Марабу» («Marabou Stork Nightmares», 1995). «Трейнспоттинг» становится хитом по обе стороны океана, причем в Великобритании роман быстро обретает сценическую жизнь (постановки в Эдинбурге и Глазго, а затем и на лондонских подмостках), а блестящая экранизация довершает успех. Читательское внимание к Уэлшу не ослабевает и с выходом его последней книги — «Экстази» («Ecstasy», 1996).

Ирвина Уэлша можно уверенно назвать подлинной культовой фигурой 1990-х. Сложнее ответить на вопрос, почему он ей стал. Только ли «жареное» содержание большинства его книг, с экстремальными по социальным (и психическим) характеристикам героями, тому причиной? Только ли обилие ненормативной лексики (впрочем, всего лишь адекватно воспроизводящей языковую норму персонажей), описаний (кстати, довольно сдержанных) наркотических «трипов» и секса (опять-таки в тональности комической, на грани фарса)? Книги Уэлша, кроме того, весьма непросты в языковом отношении — ведь все они написаны фактически на двух языках: авторская речь — на вполне качественном литературном английском, а речь персонажей — на эдинбургском диалекте. Для жителей Соединенного Королевства диалект этот — благодаря анекдотам, спектаклям и телепостановкам — такой же родной и знакомый, как одесский жаргон или блатная феня для нас; а вот для американских читателей издание романа «Трейнспоттинг» пришлось даже снабжать специальным словарем.

Конечно, говор «лоулендеров» — усилиями прежде всего таких писателей, как Джеймс Келман и Аласдер Грей, — уже обрел в английской литературе права гражданства. Но Ирвин Уэлш идет дальше — он превращает язык своего детства в средство создания фантастического мира, выходящего далеко за пределы окрестностей Эдинбурга, и маркирует им территорию, не просто ограниченную рамками определенного региона, но лежащую вообще за пределами буржуазной нормы. Язык у Уэлша порой важнее содержания текста (что, увы, чудовищно осложняет работу переводчиков).

Если мир, причем не только англоязычный, так откликнулся на явление Ирвина Уэлша, то, возможно, он принес миру некое новое послание? Уэлша, наряду с такими писателями, как Джефф Нун или Гэвин Хиллс, стали называть певцом «химического поколения». Следовало бы разобраться, что это за поколение и насколько оно химическое. Если видеть в этом термине сугубо полицейское указание на злоупотребление наркотиками, то мы продвинемся недалеко. В этом отношении поколение, скажем, битников, с монументальными фигурами заядлого героиниста Берроуза и законченного алкоголика Керуака, — ничуть не менее химическое; что уж говорить о поколении хиппи, где перечень подобных (говоря языком субкультуры, «по жизни удолбанных») персонажей занял бы целую журнальную страницу?

Показательно, что новые корифеи молодежной культуры постоянно исповедуются в любви к битникам и ненависти к хиппи; возможно, именно в этих симпатиях и антипатиях следует искать ключ к ответу на вопрос о специфике нового поколения. Ведь изменение сознания (путем ли химического воздействия или принятия нового мироощущения — неважно, эстетического или религиозного) приводит обычно к двум альтернативным типам поведения — миссионерскому или сектантскому. Первое стремится одарить мир новообретенными истинами, второе — оставить их в узком кругу посвященных, которым до всех прочих и дела нет. Бегство к миру или бегство от мира — вот вечная дилемма.