Том 2. Республика Шкид

— Не логично, — пропищал Ельховский. — Я не виноват, что так случилось.

— «Не логично»… А тут изволь в пятом разряде сиди, — вмешался Янкель, не успевший даже подзавернуть хлебных огрызков и предвкушавший удовольствие просидеть без отпуска, а следовательно, и впроголодь, в течение пяти недель.

В зал вошел Костец. Был он хмур и насуплен, — по-видимому, получил от начальства выговор.

— Смирно!

Снова класс заходил вкруговую по залу. Снова из-под пальцев Бессовестина полились звуки марша:

Увидела французаИ хвать его за пузо, —Она, она

Голодная была.

Японец злился. Он чувствовал, что сам виноват в случившемся, но, желая выместить на ком-нибудь злобу, стал преследовать новичка Ельховского. Он наступал новичку на ноги, отчего у того сваливались тряпичные домашние туфли, и украдкой шпынял его кулаком в спину… Ельховский сперва решил не обращать внимания на выходки Японца, но, когда эти выходки стали переходить меру, он запищал:

— Отстань!

Японец еще больше обозлился и с силой наступил на ногу новичка. Ельховский дернул ногой, застежка туфли лопнула, и туфля осталась на полу.

Выходка Японца была бы замечена, и он был бы еще больше наказан, не прозвени в этот самый миг звонок.

Ребята, наблюдавшие еще во время маршировки за преследованием Японцем новичка, обступили Ельховского.

Тот сидел на корточках, склонившись над разорванной туфлей. Лицо его сжалось в гримасу: казалось, что вот-вот он расплачется.

Но он не заплакал. Вместо этого он стал чихать. Чихал он как-то особенно, корчил лицо, жмурился, и звук чоха у него получался какой-то необыкновенно нежный:

— Апсик!..

Чихал он часто, с определенными промежутками. Ребята окружили его и смотрели с недоумением и любопытством.

— Что это с ним? — испуганно спросил Японец.

— Чихает, — ответил Янкель.

— Вижу, что чихает, а зачем чихает?

— Так, должно быть, привычка… наследственность.

— Чихун, — сказал кто-то.

Купец нагнулся и больно щелкнул Ельховского в затылок. Тогда выступил Ленька Пантелеев.

— Чего издеваетесь над человеком? — сказал он. — Тебя небось, Купец, не мучили, когда новичком был?!

Класс расхохотался.

— И смешного ничего нет, — покраснев, заявил Пантелеев. — Нечего хвастаться своей гуманностью, хорошим отношением к новичкам, когда сами их бьете… Разве не правда?

Никто не ответил. Все молчали, молчание же, как известно, служит знаком согласия.

Ельховский тем временем напялил искалеченную туфлю, поднялся, чихнул в последний раз и, тоскливо оглядев ребят, остановил признательный взгляд на Пантелееве.

В коридоре, когда ребята расходились по классам, Пантелеев подошел к новичку.

— Будем сламщиками, — сказал он. — Сламщиками у нас зовут друзей. Будем друзьями… Идет?

Ельховский не ответил, только кивнул головой. Пантелеев протянул сламщику руку, тот крепко пожал ее.

* * *

Панька Ельховский родился в Смоленске.

Панькин отец, учитель начальной городской школы, принадлежал к числу тех людей, которых не любит начальство. Начальство не любит людей слишком умных, замкнутых и свободомыслящих. Панькин отец был умный и свободомыслящий: он принадлежал к местному социал-демократическому кружку. За это он был отстранен от должности учителя, проще сказать — изгнан. Он целиком отдал себя революционному делу, семья же голодала, дети росли. Отец искал работы, но не мог найти ее. Мать стирала в господских домах, мыла полы. Детство Паньки — нерадостное детство.

В 1917 году Панькиного отца убили на улице казаки. Панька жил с матерью, потом мать отдала его в приют; там он пробыл до 1921 года. Потом старший брат Паньки, краском, поехал в Питер в Военную академию, а через полгода выписал в Петроград и семью — мать, сестру и братишку Паньку. Панька пожил с месяц, не больше, дома и забузил, забузил отчаянно, так как был истериком. Брат попробовал воздействовать на него сам — не помогло; тогда он обратился в отдел народного образования. И Панька попал в Шкиду.

Шкида его встретила недружелюбно, но потом, узнав поближе, полюбила крепко, пожалуй крепче, чем кого-либо. Он был парень добрый, необыкновенно отзывчивый, по-шкидски честный, а главное — любил бузить. Буза же была, как известно, культом поклонения шкидцев.

На другой день после прихода Ельховского Шкида должна была совершить еженедельное паломничество в баню. Все четыре отделения выстроились в зале, устроили перекличку. Не хватало одного новичка. На его розыски был послан Алникпоп. Через минуту он вернулся и, подойдя к Викниксору, что-то сказал ему. Викниксор покраснел, сорвался с места и побежал в четвертый класс. Панька Ельховский сидел на новом своем месте, за партой Пантелеева, и читал книгу. При входе Викниксора он даже не поднял головы. Викниксор мгновение стоял ошеломленный, потом закричал:

— Встать!

Ельховский посмотрел на него, отложил книгу, но не встал.

— Встать, тебе говорят! — уже заревел завшколой.

— Чего вы кричите-то? — не повышая голоса, проговорил Панька и встал, держась руками за крышку парты.