Том 2. Советская литература

Октябрьская революция, освободившая для дальнейшего культурного развития все нации, населяющие Союз, распахнула двери для появления и совершенствования литературы на нескольких десятках языков. Уже одно это имеет колоссальное значение, но еще важнее перемены, сдвиги, происшедшие в результате Октябрьской революции в области самого содержания литературы.

Основные задачи, которые стали в области литературы перед пролетариатом как основным носителем исторической активности и классом-гегемоном, сводились к служению процессу глубокого самопознания этого класса. Пролетариат нуждался в том, чтобы в образах одновременно синтетического и художественно-конкретного порядка представить себе самому облик своего класса во всех его группах и типах. Пролетариату было необходимо глубоко выразить свой научно-социалистический творческий идеализм, познать и преодолеть в себе мелкобуржуазные примеси, цеховщину, унаследованные от старого режима пороки, в то же время выдвинув на первый план положительные фигуры, которые могли бы явиться примерами для подражания.

Однако пролетариат не мог ограничиться задачами только художественного самопознания и самовоспитания. Литература, которой он искал, должна была дать ему, кроме того, яркое, образное представление о тех общественных силах, которые являлись его союзниками, объектом его организующей работы, его попутчиками, а также и тех общественных силах, которые стали его врагами.

Перед пролетариатом в области литературы стала, таким образом, огромная задача художественного познания всей обновляющейся страны и, более того, всего современного мира с тех специальных точек зрения, которые вытекают из мировоззрения пролетариата и его устремлений.

Далее, пролетариат, твердой рукою и различными путями ведущий все классы, слои и прослойки страны, сдвигающий весь мир к великой цели осуществления социализма, должен был искать в литературе могущественное орудие переубеждения и перевоспитания окружающих его общественных групп.

Бесспорно, что создание такой литературы лежит не только в интересах пролетариата, но и всего сознательного гражданства стран Союза, поскольку оно в большей или меньшей мере вошло в круг советского строительства.

Само собою разумеющимся кажется, что главнейшими претендентами на осуществление такой литературы в нашей стране могли быть: 1) профессиональные писатели, обладающие наибольшим талантом и наибольшей технической подготовкой, и 2) писатели, выдвигающиеся из среды самого пролетариата.

Самым желательным типом писателя явился бы, конечно, такой, который соединил бы высокое искусство мастера и специалиста литературы с четкостью миросозерцания пролетарского писателя.

Между тем революция не застала почти совершенно литературных сил необходимого ей порядка.

Отнюдь нельзя сказать, чтобы те требования, которые новая страна должна была стихийно поставить перед литературой, были принципиально чужды традициям русской литературы вообще.

В сущности говоря, здесь в углубленной, расширенной, обновленной форме ставились те же требования, которые в свое время ставило передовое дворянство России, проснувшееся к критической жизни и создавшее классиков-дворян, и еще более мелкобуржуазная интеллигенция, при своем пробуждении выдвинувшая народников-реалистов.

Но беда заключалась в том, что ко времени революции великие волны социально-реалистической литературы — дворянской (от Пушкина до Толстого) и разночинской (от Белинского до Горького) — были уже в прошлом.

Правда, Горький жил еще и живет сейчас, и именно он рядом с несколькими другими реалистами близкого к нему типа (например, Серафимович) послужили в некоторой степени перешейком от старой литературы к новой — послереволюционной. Но они казались до революции отживающими свое время эпигонами прошлого.² Большая и модная литература шла по путям чистого эстетства, пессимистического и метафизического символизма и беспредметного футуризма. Русская литература демонстративно меняла свой старый облик и отрекалась от своего социального служения.

Именно в такой момент эта обратная волна ударилась о стену новых и твердых требований вышедшего из революции общества.

К этому еще надо добавить, что большинство писателей, по крайней мере непосредственно после Октября, горько обижались за судьбу февральской революции, которую они склонны были рассматривать как революцию по преимуществу интеллигентскую.

Вот почему революция обрела лишь отдельные единицы в числе старых писателей, вот почему многие из них кинулись за границу, а другие довольно долго чувствовали себя какими-то рыбами, выброшенными на сушу.

Революции было чрезвычайно трудно обрести сразу достаточно вооруженных писателей из пролетарской среды. Конечно, есть доля правды в утверждениях относительно чрезвычайно слабой подготовленности вполне зрелого для политической революции пролетариата к творчеству в области тончайших форм культуры, к которым приходится отнести литературу.