Том 2. Тем, кто на том берегу реки

«Несрочная весна», «вечный май» – «неподвижный климат». Отсутствие времени и, стало быть, смерти. «Страна, где смерти нет».

Как Данте в сторону рая, герой «Ручья» идет вверх по течению потока в «блаженную страну», страну, не имеющую названья.

16Псиный лай там не слышен,свет течет по устам.Климат там неподвижен,век непрерывен там.Холода нет и зноя,жизнь вдвоем создают

только осень с весною,стоя рядом, поют.

В «Большой элегии Джону Донну» душа, взлетевшая выше Бога, видит страну абсолютного покоя:

И климат там недвижен, в той стране.Откуда всё, как сон больной в истоме.Господь оттуда – только свет в окнетуманной ночью в самом дальнем доме.Поля бывают. Их не пашет плуг.Года не пашет. И века не пашет.Одни леса стоят стеной вокруг,

а только дождь в траве огромной пляшет…Все, все вдали. А здесь неясный край.Спокойный взгляд скользит по дальним крышам.Здесь так светло. Не слышен псиный лай.И колокольный звон совсем не слышен.

Одна из причин, по которой Бродский не хотел публиковать «Ручей», заключается, очевидно, и в том, что слишком многое из этого стихотворения перешло в «Большую элегию», которая для него была важнее.

В «Ручье»:

Псиный лай там не слышен.Свет течет по устам.

В «Большой элегии»:

Здесь так светло. Не слышен псиный лай.

С удивительным упорством – чтобы достучаться до сознания читателя – Бродский настаивает на формуле: «И климат там недвижен», «Климат там неподвижен, век непрерывен там». И когда паломник приближается к цели – к истоку ручья, снова: «Климат здесь неподвижен, но непрерывен век». Остановившееся мгновение. «Вечный май…»

«Ручей», судя по всему, был написан в шестьдесят втором году. «Большая элегия» в марте шестьдесят третьего. В том же году «Исаак и Авраам», – там ангел зовет Авраама в страну, где «смерти нет в помине», в природный Эдем, где «в густой траве шумит волной ручей».

Об этом создании поэтической утопии я уже писал в эссе «Странник», но не включил тогда в анализ в высшей степени значимый материал «Ручья».

«Ручей» насыщен сюжетами, которые затем перейдут в более развернутом виде в другие большие стихотворения этого периода, в частности, сюжет «остров в океане», восходящий к Донну, встречаем в «Столетней войне», над которой Бродский работал, скорее всего, в шестьдесят третьем году, создавая гигантскую эпопею из нескольких больших стихотворений. Об этом подробно говорится в «Страннике».

Есть в «Ручье» и еще один важный мотив, безусловно восходящий к Шестову: путник переночевал на берегу ручья, а проснувшись, оказался не там, где заснул. Он снова выпил воды из ручья, «и тотчас ручей запел»:

22«Ну вот, ты почти добралсяк моей прекрасной стране.

Так спешил и старался,Столько прошел во сне…»23Ручей, проводник мой странный,бегущий навстречу мне.Стало быть, в край туманныйПришел я во сне, во сне.

А в трактате «На весах Иова» в разделе «Смерть и сон» Шестов пишет:

«Сон не только еще есть жизнь – сама наша жизнь, как это ни странно на первый взгляд, на три четверти, если не больше, есть сон, т. е. продолжение первоначального небытия, из которого мы – не спрошенные, а может, и вопреки нашей воле – были вырваны какой-то непонятной и таинственной силой. Мы все, в большей или меньшей степени, и живя, продолжаем спать, мы все – зачарованные нашим еще столь недавним бытием лунатики, автоматически движущиеся в пространстве»[26].

И герой «Ручья», как лунатик, во сне приблизился к «прекрасной стране». Но обнаружил вовсе не то, что искал и что сулил ему ручей.