Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

(Не помню, кто из критиков «Марьи Лусьевой» в первом ее издании усумнился в правдоподобии этой сцены – проигрыша «живого товара» в карты. Между тем это случай обыкновенный и даже частый, – правда, больше на низах проституции, где хозяйки вообще смотрят на своих кабальниц как на живой меновой или денежный знак. Факт же проигрыша, так сказать, «примадонны» шикарного заведения я взял вот из какого происшествия. В начале 80-х годов один из самых блестящих молодых людей тогдашней Москвы, студент-техник П. Н. Кр-ч-т-в без ума, без памяти влюбился в красавицу-проститутку Зину Косую, закабаленную пресловутым публичным домом Стоецкой. Кр. был человек очень состоятельный, однако хозяйка заведения, заметив, что он влюблен серьезно, заломила с него за Зину такой огромный выкуп, что К. спасовал: не под силу! Промышленница эта (к слову отметить, сама женщина еще молодая, красивая и даже изящная) была лютая картежница. Вот Кр. и известный драматический актер О. П. Горев и взманули ее на крупную игру. Сначала Кр. был в сильном проигрыше, но у жадной бандорши разгорались глаза на большее, она не забастовала вовремя, счастье ей изменило, и Кр. пошел ее крушить. В несколько ми нут она продула восемнадцать тысяч рублей (отсюда я и взял цену Марьи Лусьевой). Струсила и запросила пардона. Кр. объявил, что готов ей простить проигрыш, но – пожалуйте Зину! На том и сошлись. Сожительство Кр. с выкупленной таким способом Зиной продолжалось несколько лет. Это была всей Москве известная, замечательно-красивая, картинная пара. Однако и этот романический союз осужден был однажды лопнуть – и, кажется, по вине Елены Николаевны (настоящее имя Косой Зины). Не знаю, что с нею потом сталось: едва ли не возвратилась к прежней профессии, по которой, живя с Кр., довольно прозрачно скучала Кр. вскоре женился на молодой драматической актрисе, сестре одной из самых ярких звезд русского театра, замечательной красавице великорусского типа, но и в сотую долю не так даровитой, как сестра Брак этот тоже оказался непрочным. Супруги разошлись, а затем, по разрыве, оба были как-то очень быстро загублены туберкулезом, что очень изумило Москву, потому что, казалось бы на вид, как мужу, так жене, своего богатырского здоровья во сто лет не изжить. См. также Ломброзо, 132–134. Кузнецов, 96, 122, 186, 247.)

Часть вторая

Буластиха

XLI

Дело Прасковьи Семеновны Буластовой было устроено на совсем иных основаниях, чем у Рюлиной. Она не признавала женщину своею, покуда не забирала ее к себе в дом, под прямой гаремный надзор.

– Вся должна быть у меня в кулаке! Нет у тебя своего! Куском моя![135]

Дело было мельче и несравненно серее рюлинского, но шире. Домов, то есть квартир, населенных невольницами, Буластова имела в городе множество, не меньше пятнадцати, но все маленькие, рублей по четыреста, по шестисот годовых, и только три большие, слывшие в деле «корпусами».

Самую обширную, но опять-таки не целый особняк, как Рюлина, но лишь длинный бельэтаж занимала сама Прасковья Семеновна с самыми ходивыми и избранными из кабальниц. Тут был центр ее торговли и всего хозяйства. Помещение было выбрано очень ловко: набойкой площади против одного из самых посещаемых петербургских театров, а между тем, уединенное и отделенное от столичной жизни, словно тюрьма.

Подвал и нижний этаж под «корпусом» были заняты рядом нежилых торговых складов и магазинов. В третьем этаже угнездилось по долгосрочному контракту правление какого-то «Анонимного общества пережигания печорских лесов в древесный уголь», пустовавшее с пяти часов дня до одиннадцати утра, да и в приемные часы свои не слишком посещаемое. Выше обитала хозяйка модного заведения, рабски связанная с Буластовой постоянною на нее работою, а в пятом этаже ютились захудалые меблированные комнаты, которые Буластовой очень хотелось приобрести, но хозяин, еврей с правом жительства, был себе на уме и не уступал дешево. Соседство Буластихина вертепа, когда в нем гуляли Гостиный двор или Калашниковская пристань, давало большой доход также и этим «меблирашкам». При переполнении спален в «корпусе» парочки искали пристанища наверху, и номера ходили впятеро, вдесятеро своей обычной цены.

Другой «корпус»[136]

 поменьше, находился на Песках и управлялся сестрою Буластовой, Пелагеей Семеновной, бабой старой, глупой и вздорной, но не злой. Буластиха была тесно связана с нею в капитале и потому не могла выжить ее из дела, хотя очень к тому стремилась, считая сестру дурой бестолковой, нерасчетливой и чересчур мягкой:

– Балуешь ты мне, Пелагея, девиц!

Действительно, попасть в корпус к Пелагее Семеновне опытные кабальницы почитали за отдых. Но в то же время этакое перемещение было зловещим признаком – вроде перевода офицера из гвардии в инвалидную команду. На Пески сплавлялись из главного корпуса и наиболее действенных квартир неудачные новенькие и падающие в спросе, устаревшие, надоевшие, приглядевшиеся: товар, что не идет с рук по хорошей цене – значит, пускай его в дешевую распродажу.