Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

– Я готова, если надо, ночевать в участке!.. А в чужой дом, к незнакомой какой-то даме не поеду… Ишь что придумали!.. Нет, не на дуру напали! Знаю, что это значит, куда вы меня приглашаете!..

– Что вы воображаете? – рявкнул – не вытерпел полицеймейстер. – Как вы смеете? Перед вами, сударыня, люди официальные!

– Тигрий Львович! Тигрий Львович!

– Да что Тигрий Львович? Терпения, сударь мой, нет…

– Не поеду! – крепко кусая губы, ломая пальцы, твердила девушка, с тупым, неподвижным взглядом, сосредоточенным на спинке стула. – Хитры! Леневскую какую-то сочинили!.. Говорили бы прямо, что вам велено отвезти меня в сумасшедший дом!..[191]

Полицеймейстер и чиновник особых поручений обменялись многозначительными взглядами.

– Гм… ларчик просто открывается!.. – пробормотал про себя Mathieu.

– Послушайте! Честью я вам клянусь, что ошибаетесь!.. – горячо заговорил он вслух. – С какой стати? Помилуйте! Нам и в голову не приходило…

Полицеймейстер, беспомощно разведя руками, снова прошел к телефону.

– Кто говорит? а? что? Громче!

– А? – отозвался ему знакомый начальнический тенор. – Боится? Чего боится?.. А?.. Что в сумасшедший дом?.. Ха-ха-ха! Вот чудачка!.. Да-да-да… Однако, это любопытно, что вы говорите… Да-да-да-да-да-да… Это подтвержда-ет…

– Куца же прикажете устроить ее, ваше превосходительство? – возопил с отчаянием полицеймейстер: возня с Марьей Лусьевой надоела ему, что называется, «до шпенту».

– Ну… поместите ее в каком-нибудь приличном отеле!.. Да-да-да… Разумеется, в отель!.. Адрес сообщите Софье Игнатьевне… Она так добра, желает заехать… Ну, и маленький надзор… на всякий случай…

Телефон замолк.

Поместиться в отеле Марья Лусьева согласилась сразу и с радостью.

– В отель я не боюсь… Только не в «Феникс»… мне стыдно…

– В «Золотом олене» можно… Вы уж, Матвей Ильич, будьте добренький – оборудуйте это, а я – к его превосходительству…

– Очень рад.

Как скоро Марья Ивановна оказалась на новоселье, в коридоре гостиницы появился неизвестного звания и полупочтенной наружности господин. Он много шутил с прислугою, по-видимому, давно и отлично его знавшею, очень интересовался электрическим освещением, внимательно и подробно, раз по десяти, изучал железнодорожные расписания на стенах, театральные афиши и торговые рекламы и ни на минуту не выпускал из поля зрения дверь в номер Марьи Лусьевой.

LXIII

– Я прямо и откровенно говорю вам генерал не в службу, а в дружбу!

– Уважаемая Софья Игнатьевна вы знаете что я всегда заранее готов сделать для вас все что от меня зависит. Но дело о котором вы просите, принадлежит к разряду тех, что либо гаснут сами собою без всяких просьб, либо должны гореть и уже никакие просьбы потушить их не в состоянии Ваша несчастная кузина

– Племянница – поправила губернатора Софья Игнатьевна Леневская видная дама в седых кудрях с острыми и внимательными голубыми глазами – двоюродная племянница. Она дочь бедной Зины Лусьевой, а матери – моя и Зины – были родные сестры Entre nous soit dit[192] выходя за этого Лусьева Зина сделала глупейший mésalliance[193]

. И вот – результаты!

– Так вот с – виноват – племянница ваша натворила и наговорила самых безумных и фантастических глупостей. Да, да, да, да, да! Хорошо с! То есть очень скверно с! Наш милейший Тигрий Львович был настолько остроумен что не оформил дела сразу. Его следовало бы хорошенько распечь за упущение, но – победителей не судят, а после ваших откровений вчера и сегодня он разумеется оказывается нечаянным победителем. Скажите пожалуйста как давно это сделалось с нею?

– Уже лет пять. Она стала заговариваться после ужасной смерти своего отца он погиб под трамваем. А потом подоспела неудачная любовная история… ее жених оказался большим негодяем… Un faux pas… comprenez vous?[194] Она… вы, Порфирий Сергеевич, конечно, поймете, как мне тяжело входить в подробности: ведь, хотя и дальняя, Маша мне все-таки родственница…

– Да-да-да-да! Еще бы, еще бы!

– Фамильный позор!

– Кому приятно?

– Она… опасаясь последствий… приняла какие-то меры… очень неудачно… Ну после того уже совсем!..

– И часто на нее находит?

Леневская опустила глаза.

– Каждый месяц.

– Ага!

Губернатор побарабанил пальцами по столу.

– Как же это, зная за нею такое, ваша курица-баронесса не доглядела ее, пустила шальную бегать по городу?

– Уж именно курица! – с добродушным и веселым гневом согласилась Леневская. – Именно курицею хохлатою прилетела она ко мне в усадьбу!.. Я сперва понять ничего не могла, едва узнала ее в лицо: ведь мы не видались десять лет… Спасите, защитите, Маша, сумасшедший дом, участок… Что же это такое? Сумбур! Хаос!.. Клохчет, руками машет, слезы… Всю ее дергает… Mon opinion est que[195] – y нее самой голова не слишком в порядке!

Губернатор кашлянул с легким конфузом и сказал:

– Да-да-да-да! Я, конечно, не смею утверждать, но на меня она произвела впечатление… гм… как бы это поделикатнее о прекрасном поле?.. гм… она, грехом, не поклоняется ли Бахусу?

Софья Игнатьевна утвердительно опустила веки.

– Эфир и одеколон… – прошептала она, конфиденциально вытягивая губы трубочкою.