Том 2. В стране любви. Марья Лусьева

– Ведь этакий змееныш с малых лет!

– В чем дело? – забеспокоился Вельский, видя, что Фиорина краснеет от гнева.

Она ответила хмуро и с морщиною между бровей:

– Девчонка сказала мне дерзость. Предупреждает, чтобы я не ушла гулять…

– Я все-таки не понимаю…

– Да ведь не могу я теперь никуда выйти, если бы даже и хотела! По контракту с Фузинати, мы в квартирах своих не имеем права иметь никакого выходного платья. То, что вы видите на мне надетым, – единственное, в чем я могу вам показаться…

– Послушайте! Как же так? Ну, а если бы мы с вами вздумали – ну, хоть прокатиться, что ли, в автомобиле по городу или пойти пить утренний кофе в хорошее кафе?

– Саломея спустилась бы вниз к Фузинати и взяла бы у него один из моих туалетов напрокат. Дома я не смею быть одетою так, чтобы в том же туалете могла выйти на улицу. Вот я видела: мой капот произвел сейчас нехорошее впечатление на вашего приятеля. Вполне понимаю. Самой стыдно. С радостью оделась бы прилично. Но не могу. Условлено. Велят.

– Какая цель, – я не понимаю?

– Очень простая: чтобы все время и весь мой остаток был у Фузинати на отчете, чтобы я никак не могла уйти – работать на себя. Это очень правильная система. В тюрьмах и больницах ее ведь тоже практикуют. Самоарест по необходимости. Если женщина в тюремном или больничном халате выйдет на улицу, – понятное дело, ее остановит первый же городовой. Выйди из дому я такая, как стою пред вами, полуголая, меня не примет в фиакр ни один извозчик, за мною будет следовать целая толпа, будут орать, свистать, и на первом же перекрестке разыграется какой-нибудь скандал с благосклонным участием полиции… Правительство уничтожило в Италии надзор и публичные дома, но господа Фузинати и Кº народ хитрый, устроились еще лучше собственными средствами и нашею глупостью и бедностью.

– И дорого берет он с вас за прокат туалета?

– За тот, который вы на мне видели, тридцать франков. Но самое-то лучшее во всем этом, что он – собственно говоря – мой. То есть на меня нарочно сшит и за мой счет, да еще и по страшно преувеличенной цене. Фузинати – только мой поручитель перед портнихой.

– Тогда какое же право имеет он на ваши вещи?

– Решительно никакого. Предполагается, что в обеспечение долга портнихе.

– Ловкий же штукарь ваш Фузинати! Странный субъект!

– Не странный он, а страшный.

– Вы, однако, я заметил, не очень его боитесь. Так-то на него внизу покрикивали!

– Да – чтоже? Надо храбриться, чтобы не вовсе на шею сел. Мне как-то удалось сразу с ним высокий тон взять, – ну, а он философ, были бы ему деньги, а потом хоть в лицо плюй… Ну и> конечно, я у него привилегированная, из самых его доходных статей: и сама устроиться с мужчинами не дура, и подружку умею сосватать… так что со мною он несколько церемонится. А посмотрели бы вы его с другими! Но, в действительности-то, боюсь я его, а не он меня. Если бы не моя Саломея, то, поверьте, грубить Фузинати не посмела бы я, не достало бы духа. Ведь он никогда не забудет обиды. За спиной Саломеи, действительно, мне сам черт не страшен, потому что – только мигни я, она такого скандала наделает, аж в Монце будет слышно!.. Она да Мафальда – первые у нас бойцы.

– Как вы попали к нему – к этому Фузинати?

– Ну, это долгая история! А впрочем и ее надо будет вам, в числе других моих приключений, рассказать. Вот что. Поздно или, вернее сказать, рано. Вы с дороги и устали. Разденьтесь, лягте в мою кровать. Я сяду подле вас и буду вам говорить. Хорошо?

– А как же вы сами-то?

– Помилуйте! Я вчера только к восьми часам вечера глаза продрала и с постели встала… Так у меня-то сна – еще ни в одном глазу.

VI

– Вот угол, где я – до известной степени хозяйка, и, значит, могу иногда чувствовать себя хоть немного самою собою. Вы видите, что это не столько помещение, сколько логовище.

Действительно, в узкой и короткой комнатушке втиснутая туда, конечно, по частям и собранная на месте громадная кровать, под балдахином, типическое итальянское letto matrimoniale[242], оставляло места ровно настолько, чтобы вдавить в узкие проходы между одром этим и тумбочку, и соломенный стул. В стене было выдолблено маленькое углубление, в котором мигал ночник, – лампочка с оливковым маслом.

– Если вы не любите запаха olio[243], то это можно унести, – сказала Фиорина. – На дворе уже светает, и какие-нибудь полчаса спустя, здесь будет совершенно светло, потому что есть окно в потолке. Вы его не видите в полумраке, – оно замаскировано пологом. Ложитесь, мосье Вельский, и отдыхайте спокойно. Если бы вы заснули, то мы с Саломеей будем оберегать ваш сон. Я бессонная птица, а Саломея выспалась до нашего прихода. Разденьтесь, не стесняйтесь, – вам будет удобнее.