Том 2. Верую!

Стремление через обыденное раскрыть философию жизни – качество всей нашей русской литературы. Задумал, скажем, Гоголь написать «Записки сумасшедшего музыканта», а пришел к чиновнику, к «Запискам сумасшедшего». Потому что в одном случае – это только музыкант, интеллигент, а во втором – мелкий чиновник, и такие страсти живут в этом человеке, так что это уже революционное событие, уже – «король Испании». Шукшин пришел в литературу с пониманием, что значит маленький человек. Рассказ «Кляуза» – продвижение как раз по этой линии, крик души – в мелочи подметил явление. Потом возмущались, протесты писали. А старушка эта, которая раньше по полтиннику брала, сейчас, быть может, уже по рублю берет – она стала популярной, знаменитой: «Вон, идите к шукшинской старушке – она пропустит». Это действительно рассказ – начистоту, как есть, так все и сказано.

Его трагизм – глубоко русский, лишенный кровопролитных шекспировских страстей с «летальным исходом». Как и великих предшественников – Гоголю, Чехову, – его всю жизнь преследовали одни и те же образы, только менялся облик.

Однажды, поздно вечером, разговор зашел о «герое нашего времени». Кто они – Печорин, Онегин, Обломов? Каждый из них – порождение современной им жизни. Не обязательно положительный, но прекрасный в своей правдивости тип. «Кажется, я тоже созрел написать такого человека». «Какого?» – не понял я. «Демагога». Я разочарованно хмыкнул: мол, было, опять фельетонный антигерой. «А вот не угадал. Хочу написать про то, как демагогия вошла в человеческие чувства». Оказалось, замысел полон подробностей, прорисовывается любопытный тип наших дней. «Кто такой Зилов у Вампилова? Демагог чувств. Грозится покончить с собой – и остается жить. Да еще упрекает... Странный человек: все может перевернуть, как захочет – и так и эдак».

Изредка (это было во время съемок фильма «Они сражались за Родину»), выбираясь в станицу, мы устраивали настоящий набег на книжные магазины. Рылись на полке, в подсобке, хватали все подряд. Он откладывал не глядя, потом листал сразу несколько. При этом ревниво поглядывал на меня: не обогнал ли его в азарте? Если видел, что у меня меньше, глаза вспыхивали победно: дескать, мой угол лучше, жила более золотоносная. «Дома», на пароходе, происходил нервный обмен. Прежде чем расстаться с книгой, долго вертел в руках, комментировал, пересказывал так, будто сам только что сочинил. Листал как-то «Шинель», говорит: «Слышал? Говорят Башмачкин жив». Вдруг стал раздраженным, зло захлопнул книгу и ушел к себе. «Там уже все написано, а я время теряю».

Он был изнутри, глубинно образованным человеком, по-настоящему знал литературу, историю. Но знание то было «секретом» – не на поверхности. Никогда не употреблял модной искусствоведческой терминологии, стеснялся слов и всегда находил простой эквивалент.

Он очень болезненно переживал не терпящий возражений ярлык «деревенщик». Страшно возмущался, когда его так называли: «Будто загнали в загон, мол, не высовывайся. В деревне 80% населения раньше жило, ну сейчас поменьше, а все 100% – оттуда, так ведь это все не деревня, а народ. Какие же деревенщики. Мы – народные писатели», – переживал Шукшин...”

Евгений Евтушенко

Галстук-бабочка на мне.Сапоги – на Шукшине.Крупно латана кирза.Разъяренные глаза.

Первое знакомство.Мы вот-вот стыкнемся.Придавил меня Шукшинвзглядом тяжким и чужим.Голос угрожающ:«Я сказать тебе должен –я не знал, что ты пижон –шею украшаешь!»Грязный скульпторский подвал.И бутылка – наповал.Закусь – килька с тюлькой.

Крик:«Ты бабочку сыми!Ты – со станции Зимы,а с такой фитюлькой!»Галстук-бабочку своюя без боя не сдаю.Говорю, не скисший:«Не пижон я –ерунда!Скину бабочку, когдасапоги ты скинешь».

Будто ни в одном глазу,стал Шукшин свою кирзустаскивать упрямо.Не напал на слабачка!И нырнула бабочкав голенище прямо.Под портянками он бос.И хохочет он до слез:«Ты, однако, шельма!»Хорошо за коньяком,если ноги босиком

и босая шея!..Мы в одну прорвались брешь.Каждый молод был и свеж.Это все – бесследно.Боже мой, как все легко,если где-то далекослава, смерть, бессмертье!

Произведения 70-х годов

ТАНЦУЮЩИЙ ШИВА