Том 2. Зимние кутежи

Стиховые страницы Айги можно уподобить иконам, зачастую здесь просматривается неназойливый графический рисунок — крест. Взгляните на вошедшие в эту книгу стихотворения «В тумане» (1980), «Возникновение храма» (1981). А в сущности, идея креста присутствует в каждом тексте — как соотношение горизонтального и вертикального планов стиха. Айги, быть может, самый религиозный из нынешних российских поэтов, хранящий свою веру в чистоте и в душевной тишине, чуждый позы, аффектации, экстаза — всего, что он сам называет «религиозной грязью». В финале стихотворения

«Снова: места в лесу» (1969) выражен трепетный страх, присущий настоящей вере, боязнь овеществления веры, ее огрубления страстью:

боярышник — при пении молчащийкак бог молчащий — за звучащим словом:

молчащий — личностью неприкасаемой:лишь тронь — и будет: Б о г а н е т

Тишина и молшчание для Айги — не просто слова, не абстрактные понятия, а фундаментальные онтологические ощущения. Тишина — гармоническое состояние мира, независимое от его стороннего восприятия (в том числе и поэтического). Молчание — молитвенный диалог с Творцом и мирозданием; конкретной реализацией этого диалога может быть стихотворение. Айги абсолютно далек от той лукавой гордыни, что обнаруживается во множестве традиционно-школярских стихописаний в квазихристианском духе, совершенно, кстати, не изменившихся на протяжении целого столетия. Вместе с тем Айги никогда не творил кумира из искусства как такового, не склонялся к тому культу Слова, который был нов и плодотворен у авангарда «серебряного века» и двадцатых годов, но в ходе дальнейшего исторического развития модернизма превратился в общее место, в довольно инерционную установку. Языческое поклонение языку — еще не гарантия художественной оригинальности и глубины. Язык ищет в поэте не слугу, не раба, а равноправного собеседника и соавтора.

Айги вносит творческие поправки в язык на всех уровнях, заставляя вспомнить определение Тынянова: «Стих — трансформированная речь; это — человеческая речь, переросшая сама себя»[5]

. В мире Айги один звук может стать образом-символом и целым стихом, и даже полным текстом стихотворения. Таков, в частности, звук А — «сияющая световая точка-знак в поэзии Айги»[6]. Поэт создал и свой, особенный тип пунктуации: двоеточие, тире, дефис для него не дань обычаю и норме, а способы построения новых связей между словами, между предметами и явлениями. «Ничего излишнего, ничего случайного, ничего автоматического или непреднамеренного»[7], — так характеризует музыкальную пунктуацию Айги американский исследователь Джералд Янечек. За всем этим стоит радикально новый тип синтаксиса, особый порядок слов, диктуемый не инерцией книжной или обыденной речи, а свободным движением мысли и чувства, их бесконечно разнообразным сочетанием.

А в области лексико-семантической Айги достиг полного преодоления различий между словами с предметным значением и словами, обозначающими абстрактные понятия. Природное, духовное, умозрительное — все скрепляется языком в нерасторжимое единство. Взгляд Айги устремлен в сердцевину мироздания, в глубинную структуру языка. Поэтому его стихи оказались понятными и близкими многим поэтам разных народов и стран. Слово Айги, вобравшее исторический опыт чувашской и русской культур, — это всечеловеческое слово.

Опыт Айги примечателен еще редчайшим соче танием стихийности, непосредственности творческого процесса с четким авторским осознанием его результатов. Айги, помимо прочего, — замечательный теоретик, эстетический мыслитель, занятый философскими наблюдениями над природой искусства и формулирующий общие законы поэзии в точных и афористичных фразах. Его программная книга «Поэзия-как-Молчание», соче тающая «легкость фрагментарной формы с законченностью мысли»[8], отважно направленная против «болтливости» и «многоговорения», дает ощущение ясного пути в нынешнем бездорожье, которое многим благодушным людям кажется концом — культуры, истории, человечества. Айги бесстрашно смотрит на нынешнюю промежуточную ситуацию с ее временными постулатами и авторитетами. Верный пушкинскому принципу «самостоянья», ощущающий братскую близость с крупнейшими мастерами XX столетия, Геннадий Айги давно уже работает в счет поэзии двадцать первого века и третьего тысячелетия.

владимир новиков

зимние кутежи

1958–1991

в луче клубится @ его лица и неба

под лампой камеры один один

О. Б. Из стихотворения «К А.»

от автора

Свое отношение к собственной поэтической работе я вкратце выразил бы так: «Жизнь — Книга, одна Жизнь — одна Книга».

Эта единая, на мой взгляд, книга моих стихов стала составляться двадцать лет назад[9]; невозможность издавать разрозненные сборники или «выпуски» лишь все более скрепляла ее целостность, становящуюся постепенно.