Том 22. Истина

Госпожа Эдуар была огромного роста брюнетка с мужественной внешностью, широким квадратным лицом, резкими движениями и громким голосом. По существу, добрая и по-своему честная, она была неспособна хотя бы на грош обсчитать компаньонку, но подавляла ее своим авторитетом. Главой дома была она, и г-жа Александр оказывала ей лишь пассивное сопротивление: неделями и даже месяцами противопоставляла она настойчивости невестки свою мягкость и покладистость и в конечном счете частенько добивалась своего. Девятилетний Виктор был, как и его мать, коренастый и плотный, большеголовый, с грубыми чертами лица и темными волосами — полная противоположность своему двоюродному брату Себастьену.

Узнав, в чем дело, г-жа Эдуар строго посмотрела на сына.

— Как это так? Ты что же, стащил в школе этот листок и принес его домой?

Виктор бросил на Себастьена отчаянный и яростный взгляд.

— Нет, мама, я этого не делал!

— Как это нет, лгунишка, раз твой кузен видел? Он никогда не врет.

Виктор замолчал, кидая негодующие взгляды на двоюродного брата; Себастьену стало не по себе, — он восторгался физической силой Виктора и, когда они играли в войну, всегда оказывался побежденной стороной. Старший затевал эти бешеные игры с сумасшедшей беготней по всему дому, втягивая в них Себастьена, который, несмотря на тихий и кроткий нрав, отдавался им с чувством ужаса и восхищения.

— Вряд ли он стащил пропись, — снисходительно заметила г-жа Александр. — Вероятно, он случайно захватил ее с собой из школы.

Себастьен, желая заслужить прощение двоюродного брата, которого подвел своей болтовней, быстро подхватил слова матери.

— Конечно, ведь я не говорил, что он ее украл.

Тем временем г-жа Эдуар успокоилась и больше не требовала ответа от Виктора, замкнувшегося в упрямом молчании. Вероятно, она сообразила, что неосторожно выяснять до конца этот вопрос при постороннем человеке и надо предварительно взвесить возможные серьезные последствия. Она представила себе, что, встав на ту или другую сторону, навлечет на себя недовольство Братьев или светской школы и рискует потерять половину клиентов. Бросив властный взгляд на невестку, она сказала сыну:

— Прекрасно, сударь, ступайте к себе, мы потом разберемся. Подумайте на досуге, и если вы не выложите мне всей правды, пеняйте на себя. — И добавила, повернувшись к Марку: — Мы сообщим вам, что он расскажет, и будьте покойны, сударь, он признается, если не желает отведать порки, которую будет долго помнить.

Как ни хотелось Марку немедленно узнать до конца всю правду и передать ее Симону, чтобы тот мог вздохнуть свободно, он счел неудобным настаивать. Сам он уже больше не сомневался, что по прихоти случая ему удалось напасть на решающий факт, неопровержимое доказательство, и он тотчас направился к своему другу и подробно рассказал ему все, что произошло с ним за день, — как он потерпел неудачу у Бонгаров, Долуаров и Савенов и нежданно-негаданно сделал находку у г-жи Мильом. Симон выслушал его спокойно и, против ожидания, не обнаружил особой радости. Вот оно что, оказывается, у Братьев есть такие прописи! Это его не удивляет. Впрочем, зачем ему терзаться, раз он невиновен?

— Очень тебе благодарен, дорогой друг, за все твои хлопоты, — добавил он. — Я понимаю, как важно показание этого мальчика. Но, видишь ли, я никак не могу привыкнуть к мысли, что моя судьба зависит от того, что скажут или чего не скажут, поскольку я решительно ни в чем не виноват. Мне кажется, это ясно как день.

Марк от души рассмеялся. Теперь он полностью разделял уверенность своего друга. Они поговорили еще немного, и Марк уже собрался уходить, как вдруг вспомнил:

— Между прочим, навестил тебя наконец красавчик Морезен?

— Нет еще.

— Это значит, друг мой, что прежде всего он хочет узнать, что думают в городе. Утром я видел его сначала с отцом Крабо, потом с мадемуазель Рузер. Пока я рыскал по городу, он несколько раз попадался мне на глаза — крадучись прошмыгнул на улочку Капуцинов, потом заходил к мэру… Он тоже собирает сведения, чтобы в дальнейшем не оказаться в дураках, упустив случай стать на сторону сильного.

Симон, до сих пор сохранявший спокойствие, жестом выразил тревогу, — так глубоко вкоренился в нем страх перед начальством. Во всей этой истории его больше всего беспокоило, что разразившийся крупный скандал будет стоить ему места и, во всяком случае, бросит на него тень. Он собирался поделиться с другом своими опасениями, но в это время появился Морезен, с видом холодным и озабоченным. Он все же решил пойти на риск.

— Я не мог не забежать к вам, господин Симон, после этого кошмарного дела. Я очень боюсь за школу, за всех вас и за нас самих. Положение очень, очень серьезное. Чрезвычайно серьезное.