Том 22. Приключения Мишеля Гартмана. Часть II

— Звуки едва уловимы и несутся издалека, — прибавил Влюбчивый. — Заметьте, командир, что воздух не шелохнется и замечательно чист; вы лучше нас знаете, что снег тело упругое, наделенное свойством далеко переносить звуки, которые точно отскакивают от него и прыжками несутся на большое пространство. Тот шум, который мы слышим, вскоре различите и вы, потому что он приближается довольно быстро, хотя нельзя еще при таком отдалении определить причину его. Одно можно сказать с уверенностью, это — что создают его люди, как, например, если б шел многочисленный отряд. Что вы решите, командир?

— Когда вы так уверены в своих словах, — шутливо возразил Мишель, — то мне остается только исполнять предписанное вами, и мы на первый случай притаимся здесь, а Шакал между тем пойдет на разведку.

— Слушаю, командир. Если я три раза крикнупо-совиному с равными промежутками, смело идите вперед; если один раз, то не худо пуститься наутек.

— Это решено, Шакал, с Богом!

Старый солдат не заставил повторять приказания, как змея юркнул сквозь ветви и несколько минут еще силуэт его обрисовывался на снегу, после чего исчез окончательно.

А тем временем быстро усиливался шум. Теперь стало очевидно, что многочисленный отряд идет к самому тому пункту, где стоят они.

Предписав величайшую бдительность, Мишель в тревожном состоянии духа ожидал исхода рекогносцировки Шакала.

Вдруг шум замолк, и водворилась тишина.

Она продолжалась несколько минут, когда раздался совиный крик, повторенный несколько раз.

— Это друзья! — вскричал Влюбчивый.

— Наши друзья, хотите вы сказать, — возразил Мишель и тотчас вышел навстречу к идущим, которые снова уже двинулись в путь.

Почти одновременно показались Оборотень и Кердрель, они шли быстрым шагом впереди многочисленного отряда, который длинной темной чертой, как громадная змея, извивался между деревьями.

По знаку Мишеля остановились на прогалине. Альтенгеймские вольные стрелки вовсе, по-видимому, не пострадали: с ними не только были все телеги, которые им поручили прикрывать, но еще вдвое больше, а сверх того они завладели четырьмя маленькими горными орудиями, вместе с ящиками их и упряжью.

После первых приветствий Мишель стал расспрашивать Людвига, горя нетерпением узнать, что случилось. Но со свойственными этому честному человеку откровенностью и благородством, которые составляли отличительные черты его характера и заставляли всех любить его, он весело обратился к Ивону Кердрелю и Оборотню, говоря:

— Вам, господа, следует рапортовать командиру, без вас мы погибли бы все, и мой отряд, и бедняги, которым мы служим конвоем.

— Что вы говорите, любезный Людвиг? — спросил Мишель с горячим участием.

— Говорю то, командир, — продолжал он, — что все мы обязаны свободою и жизнью вашими двум друзьям. Долг этот мы постараемся уплатить рано или поздно.

— Но что же, наконец, произошло?

— О! Дело самое простое, — вмешался Оборотень улыбаясь, — командир Людвиг преувеличивает то немногое, что мы исполнили и сам остается в тени, чтобы предоставить нам всю славу сражения, в сущности принадлежащую одному ему.

— Ну, уж это чересчур! — вскричал Людвиг. — Вы мне нравитесь, Оборотень, с вашим простым тоном. Лучше я сам расскажу вам все, командир, — обратился он к Мишелю.

— И я того мнения, любезный Людвиг, — ответил молодой человек с улыбкой.

— Сегодня на рассвете, мы только что выступили, когда на нас внезапно напали пруссаки. Мы не думали, что они близко, да и ринулись они на нас с таким ожесточением, что, признаться, в первую минуту я совсем потерял голову. Женщины плакали, дети кричали, сумятица была страшная, и я не знал, что делать. Предоставив мне выпутываться как могу, господин Кердрель стал во главе шестидесяти смельчаков, сказав мне, чтобы я держался в позиции во что бы ни стало, сделал обход влево, бросился в лес и, обогнув неприятеля, устремился на него с неслыханной яростью. Со своей стороны и я водворил некоторый порядок, стал за срубленные деревья, которыми окружен был стан, и смело встретил врага. Четыре раза немцы кидались на нас с ревом демонов и все-таки выбить с позиции не могли. Понятно, мы сражались за жен наших и детей, было, отчего воодушевиться отвагой. В эту минуту я отправил к вам господина Люсьена и сержанта Петруса.

— Меня предупредили о приближении немцев, и я послал к вам Оборотня с сильным отрядом.

— Я вскоре убедился в этом, командир, но в ту минуту ничего еще не знал.

— Правда, продолжайте.

— Сакраблё! Командир, дело было жаркое. Разбойники-пруссаки бились словно черти. Едва оттесненные, они опять лезли на приступ с прежним пылом и точно, будто росли числом вокруг нас. Несколько раз схватывались мы врукопашную, но позиция наша, по счастью, была сильная, да и мы поклялись лечь тут костьми. Особенно жарко приходилось нам от горных орудий, которыми то и дело палили в нас. Просто хоть удирать впору.

— Гм! Это понятно.