Том 22. Приключения Мишеля Гартмана. Часть II

— Прошу извинения, брат, я не так выразилась, я хотела сказать: смышленый.

— Можешь быть покойна, Лания, мой посланный не кто иной, как Оборотень.

— О! Если это он, то заботиться не о чем.

Водворилась минута молчания. Мишель ворошил золу в камине, насмешливо поглядывая на сестру, которая вдруг задумалась.

— Отчего же он вернется только завтра? — спросила она, наконец.

— Кто? Оборотень? Я не говорил этого, напротив, я жду его с минуты на минуту.

— Кто тебе говорит про Оборотня? — вскричала девушка с нетерпением и покраснела до корней волос.

— Зачем вы дразните сестру, любезный Мишель, — вмешалась в прения Шарлотта, — ведь вы знаете, о ком она говорит.

— Конечно, знаю, но эта Лиса Патрикеевна старается выведать то, чего я сказать ей не могу. Ну, сестренка, не надувай губок, твой жених не подвергается никакой опасности, даю тебе честное слово; а не видишь ты его сегодня потому, что он послан мною очень далеко и вернуться не может ранее как завтра утром. Довольны вы теперь, сударыня?

— Не знаю, право.

— Но мне-то прощаешь?

— И то бабушка надвое сказала. Это зависит от твоего ответа на вопрос, который я сейчас тебе сделаю.

— Говори, милушка, если есть возможность удовлетворить тебя…

— Не обещай, прежде чем не узнаешь, о чем речь.

— Ты права, спрашивай же.

— Зачем Оборотень пошел в Страсбург?

— Ага! Вот оно что.

— Да, и я жду ответа.

— Не гневайся.

— Ты уже и на попятный?

— Ничуть, милушка.

— Прошу покорно без уверток, я требую полной откровенности.

— Но требуешь-то ты нешуточного, сестренка. Я дал Оборотню несколько поручений очень трудных и опасных, цель же их теперь никак объяснить тебе не могу.

Знай только, что я приписываю большое значение успеху этих поручений, из которых самое легкое — пробраться в наш дом и переговорить с отцом о деле важном. Тебе известно, что вокруг дома постоянный караул и с минуты на минуту отец может быть арестован; по одному этому поручению нашему приятелю, которое я считаю наименее опасным, суди сама, каковы остальные. Вот единственный ответ, какой я могу дать тебе, и не сердись на необходимые недомолвки, за которые ты скоро поблагодаришь меня сама.

— Мишель ответил очень хорошо, Лания, — вмешалась подруга, — ты должна быть признательна за его снисхождение. В наше несчастное время мужчины, к сожалению, часто должны иметь тайны, которые честь воспрещает им открывать.

— О! Что тебя касается, душечка, — с тонкою улыбкой возразила Лания, — то я вперед так и знала, что ты перейдешь на сторону своего жениха.

— Разве не естественно это? — возразила молодая девушка краснея. — И когда еще право на его стороне?

— Гм! В последнем я не совсем уверена, но потешу вас обоих и соглашусь.

— Спасибо, сестренка, — со смехом ответил Мишель, — я приму это к сведению, и теперь Ивон только держись.

— То есть как же?

— Да так, завяжется у вас спор в моем присутствии, я сейчас стану на твою сторону, если только он не будет прав кругом и около.

— Поплатишься ты у меня за это, Мишель, — погрозила она брату пальцем, улыбнувшись, и прибавила минуту погодя: — Угодно ли тебе наконец говорить серьезно?

— Помилуй, сестра, что ж я делаю все время!

— Прошу покорно, Мишель.

— Господи Творец! Опять гневаться. Ну что там еще?

— Ничего, когда это тебе неприятно.

— Как знаешь, только лучше бы тебе…

— Могу тебя уверить, Мишель, что речь идет о деле важном, — с живостью перебила девушка.

— Да, действительно важном, — подтвердила Шарлотта, кивнув головой.

Мишель бросил на девушек пытливый взгляд, нахмурил брови и продолжал голосом немного суровее:

— Умоляю вас, мои дорогие, не делайте мне задачи моей еще труднее придирками балованных детей; к несчастью, теперь не время шутить и смеяться.

— Ты к нам несправедлив, брат! — вскричала Лания. — Мы более всех удивляемся твоему самоотвержению и жалеем тебя. Разве ты не знаешь, как мы тебя любим? Мы особенно опасаемся причинять тебе хлопоты и затруднения, зная очень хорошо, какое исполинское дело у тебя на руках. Ты нас видишь всегда смеющимися, никогда в слезах, однако… бросим это. Женщины птички беспечные и мечтательные, для которых жизнь должна быть продолжительной и веселой песнью: так решили вы, мужчины, в вашем надменном высокомерии. Вы не считаете нас достойными подавать свое мнение в страшной борьбе, называемой жизнью, где за собою только признаете право сражаться. А ведь вы не правы: женщина судит и видит сердцем и никогда не ошибается там, где вы, господа мужчины, порой не знаете, что думать. Верь мне, Мишель, женщина нисколько не уступает мужчине в твердости и уме, напрасно вы отстраняете ее от интересов, которые настолько же ее, как и ваши.

— Гм! Быстро же ты решила дело, душа моя. У тебя острый язык, твоя филиппика язвительна.

— Я говорю правду, брат. В душе ты согласен со мной, я уверена, но речь теперь не о том, я не взялась защищать мой пол.

— И хорошо делаешь, сестра, он себя сам сумеет защитить, — заметил Мишель с легким оттенком иронии.

— Ты все шутишь, а напрасно, говорю тебе. Знаешь ли ты, что здесь делается?

— Что, что такое? Что тут происходит? Не понимаю, что ты этим хочешь сказать.