Том 25. Наш общий друг. Книги 3 и 4

Скоро все возвращаются в комнату и ждут, чтобы Райдергуд пришел в себя и понял, как все они будут рады от него избавиться. Собирают какое-то платье, потому что его собственное насквозь промокло и в данную минуту весь его костюм состоит из одеяла.

Чувствуя себя все более и более неловко, словно общая неприязнь доходит до него даже сквозь сон и дает себя знать, пациент, наконец, широко открывает глаза и с помощью дочери садится в постели.

— Ну, Райдергуд, как вы себя чувствуете? — спрашивает доктор.

Он хрипло отвечает:

— Похвастаться нечем.

И действительно, он возвращается к жизни чрезвычайно угрюмым.

— Я не собираюсь читать вам наставления, но надеюсь, что такой счастливый исход повлияет на вас в лучшую сторону, — говорит доктор, значительно качая головой.

В ответ пациент недовольно бурчит что-то непонятное; однако дочь его могла бы перевести, если бы захотела, что «он не желает слушать попугайную болтовню».

После этого мистер Райдергуд спрашивает рубашку и, с помощью дочери, натягивает ее через голову, совершенно так, как сделал бы после драки.

— Ведь это пароход был? — спрашивает он у дочери.

— Да, отец.

— Буду с ним судиться, черт бы его взял! Он мне за это заплатит.

Сильно не в духе, он застегивает рубашку, раза два или три останавливаясь, чтобы осмотреть свои руки, словно желая проверить, какие повреждения он получил в кулачном бою. Потом сварливо требует остальное платье и медленно одевается, с видимым недоброжелательством к бывшему противнику и ко всем зрителям. Ему кажется, что нос у него разбит в кровь, и он несколько раз утирает его тыльной стороной руки, причем еще более усиливается сходство с кулачным бойцом.

— А где моя меховая шапка? — спрашивает он сердито, грубым голосом, натянув на себя одежду.

— В реке, — отвечает кто-то.

— Неужели не нашлось честного человека выловить ее? Все вы хороши, сколько вас ни есть.

Так говорит мистер Райдергуд, со злобой выхватывая из рук дочери одолженную кем-то шапку, и с ворчаньем напяливает ее на уши. Потом, поднявшись на слабые еще ноги, он опирается на ее плечо и рычит:

— Стой смирно, не можешь, что ли? Эй, да ты на ногах не держишься, а туда же! — и уходит с арены, где у него только что произошла небольшая схватка со Смертью.

Глава IV

Серебряная свадьба

Мистер и миссис Уилфер встречали годовщину своей свадьбы не в первый раз, как Лэмли, а уже в двадцать пятый, но они и до сих пор всегда праздновали этот день в семейном кругу. Не то чтобы из этого празднования выходило что-нибудь особенно приятное, не то чтобы семья бывала разочарована из-за того, что не сбывалась надежда особенно радостно встретить этот знаменательный день. Его отмечали духовно, постом, а не пирами, что давало миссис Уилфер возможность держаться с величавой мрачностью и показывало эту внушительную женщину в самом выгодном свете.

В день радостной годовщины эта благородная дама настраивалась так, что вся целиком состояла из героического долготерпения и героического всепрощения. Сквозь непроглядный мрак ее спокойствия просвечивали намеки на былые возможности сделать лучшую партию, херувим же представлялся извергом, которому бог отдал в награду неизвестно за что такое сокровище, хотя многие, гораздо более достойные люди, тщетно стремились им завладеть. Эта позиция херувима по отношению к сокровищу установилась так твердо, что ко дню годовщины он всегда настраивался на покаянный лад. Возможно, что покаянное настроение доходило в нем даже до укоров самому себе: как это он посмел жениться на такой возвышенной личности?

Что касается детей от этого брака, то они знали по опыту, что торжественная годовщина ничего хорошего не сулит, и с самых юных лет мысленно выражали в этот день пожелание, чтобы или мама вышла за кого-нибудь другого, или многострадальный папа женился на ком-нибудь другом. После того как в доме остались только две младшие сестры, пытливый ум Беллы в первую же годовщину бесстрашно поднялся на головокружительную высоту вопроса, иронически обращенного к себе самой: что папа нашел в маме, чтобы разыграть такого дурачка и предложить ей руку и сердце?

Но вот, наконец, год снова выводит на сцену и этот торжественный день вслед за другими днями, и Белла приезжает в коляске Боффинов, чтобы почтить своим присутствием семейный праздник. В доме Уилферов было принято возлагать в этот день пару кур на алтарь Гименея, и Белла заранее прислала записку, что привезет жертвоприношение сама.

Итак, соединенными усилиями лошадей, пары слуг, четырех колес и одной собачки цвета плум-пудинга и в таком же неудобном ошейнике, как у самого Георга IV, Беллу с ее курами подвозят к родительскому порогу. Их встречает сама миссис Уилфер, причем ее величавость, как в большинстве таких случаев, еще усугубляется загадочной и необыкновенно сильной зубной болью.

— Вечером мне не нужна будет коляска, — сказала Белла слуге, — я вернусь пешком.