Том 3: Эссеистика [Трудность бытия. Опиум. Дневник незнакомца]

Я снял эту конуру, зажатую между театром Пале-Руаяля и целым кварталом сгрудившихся зданий, которые заканчиваются театром «Комеди-Франсез», в 1940-м, когда немецкая армия шла на Париж. Я жил тогда в отеле «Божоле», бок о бок с Колетт ^{88}: в доме № 36 по улице Монпансье мне предстояло обосноваться только в 1941 году, после того, как Париж опустеет. Друзья, ради которых я несколько опрометчиво вселился в этот странный тоннель, вынуждены были съехать. Это были супруги Берль, чета Миль и Лазаревы ^{89}

. В том месте я прожил четыре года, выслушивая оскорбления в адрес моих произведений и в свой собственный. Но долечиваться я вернулся сюда, потому что устал, потому что невозможно найти подходящее жилье, а еще из-за очарования (в буквальном смысле слова), которое Пале-Руаяль оказывает на некоторые души. Это очарование создают призраки Революции, которые там бродят в тишине, наполненной пением птиц и сменившей празднества Директории; в почти китайском расположении этого мертвого города, потому что Пале-Руаяль, как крепостными стенами, окружен старинными домами, обшарпанными, покосившимися, как венецианские дворцы, куда Дельфина де Нусинген водила играть Растиньяка.

Я знаю здесь каждого, его привычки, его кошек, собак. Я брожу, обмениваясь при встрече улыбками и вопросами «как дела?». Я ем в маленьких подвальчиках, куда попадают, спустившись на четыре ступеньки. Я встречаю здесь друзей и призрак Жироду, который приходил со стороны, но был тут свой. Из окна я болтаю с Колетт — она идет по саду: трость, шейный платок, плоская фетровая шляпа, из-под которой виден красивый глаз, босые ноги в сандалиях.

Мне бы не хотелось расставаться с этой комнатой, и все же придется. Меня гонит беспощадный ветер. В какой бы солнечный край ни занесла меня судьба, я буду скучать по этому полумраку. Буду скучать по театральному свечению, которое посылает мне снизу зимний снег. И по сценке (одной из тысячи), которую наблюдал однажды, возле Шартрской галереи парикмахер выставил сушиться на солнце парики. Парики были натянуты на восковые головы, а те в свою очередь торчали на пиках ограды, которая стережет по ночам видения Термидора.

По утрам двери этой ограды распахиваются в переулки, перекрестки, своды колоннады, фонари, мансарды, перспективы русских площадей и римских городов, подвалы, лавочки, где вы найдете марки, книги о бичевании и ордена́ Почетного легиона. Под деревьями идет игра в шары. Именно здесь покатились в канавы головы, заменившие шары в известной народной игре, именно здесь, потрясая, точно кулаками, своими кровавыми трофеями, шли толпы разбушевавшегося сброда и поднимали их к небу, стиснутому со всех сторон каменными стенами.

Об умении властвовать собой

Мы не можем переезжать с места на место, чего-нибудь не теряя, не можем таскать за собой весь наш скарб, менять работу в одну минуту, когда нам вздумается. Душа медлительна в перемещениях, и если мы куда-нибудь переезжаем, она не сразу следует за телом. Ошибаются те, кто считает себя легким на подъем: они не могут собрать воедино душу и тело, потому что душа догоняет их в тот момент, когда они снова уезжают, и она вынуждена тут же пускаться вдогонку. Если это продолжается долго, то они лишь думают, что существуют, а на самом деле их уже нет.

Так же трудно переходить от одной работы к другой, потому что законченное произведение продолжает жить в нас и для новой работы место еще не готово. Что касается путешествий, тут надо подождать, пока душа и тело воссоединятся, и не доверять видимости, которая может ввести в заблуждение только тех, кто плохо нас знает.

Когда это касается произведений, необходимо выждать какое-то время и дать возможность телу освободиться от остаточного пара, который сохраняется иногда довольно долго.

Этим же опасны фильмы — например, тот, который я только что снял, — потому что невозможно определить, где кончается их гипноз. Даже когда фильм, опустошив нас, от нас отделяется и начинает жить самостоятельной жизнью, более далекой, чем жизнь звезд, наш механизм все еще подвластен его законам, все еще хранит на себе его частицы.