Том 3. Позолоченный век (повесть наших дней)

Он зажег свечу и побежал в штольню. Там он подобрал кусок породы, выброшенный последним взрывом.

- Вот этой-то глины мне и надо было! Где она, там и уголь!

С великим усердием Филипп работал киркой еще долго после того, как совсем стемнело, и, когда наконец побрел домой, он твердо знал, что он обладатель угольного пласта, самого настоящего, мощностью в семь футов.

На шатком столе в своей хижине он увидел желтый конверт, в каких доставляют телеграммы. Филипп вскрыл его, прочитал телеграмму, скомкал и бросил на пол.

В телеграмме стояло:

"Руфь тяжело больна".

ГЛАВА XXXII

РУФЬ ВЫЗДОРАВЛИВАЕТ. ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ

Alaila pomaikai kaua, ola na iwi iloko о ko kaua mau ia elemakule[199].

² И будет он тебе в старости утешением и опорой (сирийск.)[200].

Вечером Филипп пришел на Илионский вокзал. Весть о его удаче опередила его, и, пока он ждал поезда, его окружила толпа любопытных; градом сыпались вопросы. Счастливец, этакое богатство! Уж теперь-то сомневаться нечего!

Как только Филиппу повезло, он сразу оказался важной персоной, речи его имели глубокий смысл и каждый взгляд был исполнен значения. Ведь слово владельца богатых угольных копей ценится на вес золота, и самую пустую его фразу люди повторяют как откровение.

Филиппу хотелось остаться одному. Его удача казалась ему в эту минуту просто насмешкой, злой шуткой судьбы, которая предлагает роскошные яства человеку, лишенному аппетита. Ведь он стремился к успеху прежде всего ради Руфи, а теперь, в час его торжества, она, может быть, умирает.

- Все в точности, как я ковориль, мистер Стерлинг, - твердил Филиппу владелец илионской гостиницы. - Я ковориль Джейку Смиту: уш этот-то своего добьется, провалиться мне на этом месте.

- Вам бы надо было войти в долю, мистер Дузенгеймер, - отвечал Филипп.

- Ваша правда, я и сам оп этом потумываль. Да все моя старуха: коворит, не лезь, не твоя сабота. Ну, я и не полез. И остался на бобах. А как мистер Прайерли, он разве сюта польше не приедет?

- А что?

- Та ведь сколько пыло выпито пива и трукого прочего, у меня все саписано, и счет тавно его ждет.

Эта ночь казалась Филиппу бесконечной, он не находил покоя. В другое время мерное покачивание вагона убаюкало бы его, а перестук колес и рев железного чудовища только весело напоминал бы ему, что все хорошо и скоро он будет у цели. Теперь же это были недобрые и пугающие звуки; да и поезд, казалось, ползет, как черепаха. И не только ползет, но еще и останавливается на каждом шагу и стоит, неподвижный, застывший, в зловещей тишине. "Не случилось ли чего-нибудь? - думал Филипп тревожно. - Нет, кажется, это просто станция. А может быть, тут есть телеграф?" И он настороженно прислушивался: что если сейчас откроется дверь и проводник окликнет его и подаст телеграмму с роковым известием?

Как долго стоит поезд! И как медленно трогается он с места и снова идет сквозь ночь, качаясь, пыхтя и скрипя.

Время от времени Филипп отдергивал штору и смотрел в окно. Поезд тащился у подножия лесистых гор, и небо над ними было мрачное, зловещее. Вот и Саскеханна в лунных бликах... Вот долина, и на ней молчаливые домики; их обитатели сейчас мирно спят, без тревог, без волнений. Вот промелькнула церковь, кладбище, мельница, поселок; и вдруг, ни на секунду не замедляя ход, поезд храбро полез по эстакаде в гору, и вот он уже карабкается по ее вершине, а внизу, на глубине ста футов, пенится и бурлит быстрый горный поток.

Что ждет его утром? Может быть, в эту самую минуту, когда он летит к Руфи, ее нежная душа улетает в иные дали, куда он не может за нею последовать? Полный самых мрачных предчувствий, Филипп наконец забылся тревожным сном. В его ушах стоял шум, словно бурлящий поток в половодье рвался из берегов; казалось, сейчас он все затопит - и Филипп отчаянно боролся, и уже ощущал дыхание смерти; и вдруг подле него оказалась Руфь, вся в белом, с ангельски светлым лицом; сияя улыбкой, она указывала на небо и говорила: "Пойдем!" Он вскрикнул и проснулся - поезд с грохотом проносился по мосту, а за окном брезжил рассвет.

Когда настало утро, поезд трудолюбиво пробирался по щедрым землям Ланкастера, мимо бескрайних полей кукурузы и пшеницы, мимо скучных каменных домов, огромных амбаров и житниц, которые могли бы вместить все сокровища Гелиогабала[201]. Дальше потянулись смеющиеся, ослепительно зеленые поля Честера и, наконец, пригороды Филадельфии; все явственней чувствовалась близость огромного города; длинные составы, груженные углем и уже пустые, стояли на путях, пересекались и убегали вдаль рельсы, дымили паровозы, все больше становилось фабрик. Наконец, появились улицы, и воздух наполнился деловым шумом города. Все замедлялся перестук колес на стрелках и стыках рельсов, и вот поезд вполз в вокзал и остановился.