Том 3. Позолоченный век

В ту пору такие дневные приемы посещали больше женщины, чем мужчины, и те, кого это интересует, могли бы, изучая костюмы собравшихся здесь дам, разрешить вопрос, для чего же в конечном счете наряжается женщина — чтобы покорять мужчин или чтобы показать себя другим женщинам? Это весьма важный вопрос, он всегда вызывал немало споров, и решение его послужило бы прочной философской основой для суждения о том, что же такое женский характер. Мы склонны занять промежуточную позицию и утверждаем: женщина наряжается для собственного удовольствия и не может не наряжаться — такова ее природа.

— Они идут сюда, — сказала Бланш.

Люди расступались, давая им дорогу, оборачивались и смотрели им вслед. Вашингтону стало казаться, что смотрят и на него, и он то опускал глаза, то вдруг принимался разглядывать потолок, силясь сохранить непринужденный вид.

— Доброе утро, мисс Хокинс. Очень рада. Мистер Хокинс — моя подруга, мисс Медлар.

Мистер Хокинс попытался отвесить подобающий случаю поклон и при этом наступил на шлейф супруги сенатора Поплина. Миссис Поплин гневно обернулась, но тотчас просияла, увидев, кто виновник происшествия. Выпутываясь из ее шлейфа, мистер Хокинс, которому надо было еще помнить и о своей шляпе и о том, что надо же раскланяться, когда тебя представляют молодой девице, столкнулся с мисс Бланш, — она премило извинилась, точно это она совершила неловкость. И мистер Хокинс наконец пришел в себя.

— Вам не кажется, что сегодня очень тепло, мистер Хокинс? — сказала Бланш, чтобы нарушить молчание.

— Ужасная жара, — отозвался Вашингтон.

— Тепло не по сезону, — любезно продолжала Бланш. — Но вы, наверно, привыкли к жаре, — прибавила она: она полагала, что во всех бывших рабовладельческих штатах термометр всегда показывает девяносто градусов. К здешней погоде вы, должно быть, относитесь не очень одобрительно?

— Очень одобрительно, — сказал Вашингтон, оживляясь, — когда не слишком прохладительно.

— Ах, как остроумно! Слышишь, Грейс? Мистер Хокинс относится к погоде одобрительно, когда она не прохладительна.

— Что прохладительно, дорогая? — переспросила Грейс, которая тем временем разговаривала с Лорой.

Итак, беседа завязалась. Вашингтон отважился и сам высказаться:

— Видели вы этих японцев, мисс Ливит?

— Да, какие они странные, правда? Но такие воспитанные и очень живописные. Как по-вашему, мистер Хокинс, цвет кожи имеет значение? У меня с детства предубеждение против цветных.

— Вот как? А у меня нет. Я всегда считал мою старую няньку красавицей.

— Какая у вас, наверно, была интересная жизнь! Пожалуйста, расскажите что-нибудь!

Вашингтон уже готов был приступить к длинному и подробному рассказу, но тут он встретился взглядом с генеральшей Мак-Фингал.

— Были вы сегодня в конгрессе, мистер Хокинс? — спросила та.

Нет, Вашингтон там не был. А что, там что-нибудь из ряда вон выходящее?

— Говорят, все были ужасно взволнованы! Всё эта история с «Алабамой»[141], знаете. Генерал Сатлер, от штата Массачусетс, так резко высказался об Англии, и, говорят, он хочет войны.

— Скорее всего он просто хочет выдвинуться, — сказала Лора. — Вы заметили, когда он выступает, он одним глазом смотрит на председателя, а другим — на публику.

— Ну а мой муж говорит, что заводить речь о войне глупо и грешно. Он-то знает, что такое война. Если уж воевать, я надеюсь, мы выступим в защиту кубинских патриотов[142]. Как по-вашему, мистер Хокинс, нужна нам Куба?

— По-моему, просто необходима, — сказал Вашингтон. — И Санто-Доминго[143] тоже. Сенатор Дилуорти говорит, что мы непременно распространим нашу веру по всем островам Атлантического океана. Нам надо округлить свои владения и…

Дальнейшие рассуждения Вашингтона были прерваны Лорой: она увлекла его в другой конец комнаты и напомнила, что им пора домой.

— До чего глупы и утомительны все эти люди, — сказала она. — Едем.

Они направились было к хозяйке, чтобы проститься, как вдруг взгляд Лоры упал на человека, с которым в эту минуту разговаривала миссис Скунмейкер. На мгновение сердце ее замерло. Это был красивый мужчина лет сорока, а может быть, и старше. Волосы и бакенбарды его уже начали седеть, и он опирался на трость, как будто слегка прихрамывал. А возможно, ему и не было сорока, просто он бледен и черты суровые, наверно, немало пережил.

«Нет. Не может быть, — сказала себе Лора. — Это только сходство». Но тут он обернулся, так что Лора хорошо видела его лицо. Она протянула руку и вцепилась в локоть брата, чтобы не упасть.

Ничего не подозревавший Вашингтон с недоумением оглянулся. Глаза Лоры пылали ненавистью, и она была бледна как смерть, — Вашингтон еще не видел ее такой.

— Что с тобой, сестренка? Ты белая, как бумага.

— Это он, он. Идем, идем скорей! — И она потащила его прочь.

— Кто он? — спросил Вашингтон уже сидя в карете.

— Никто, ничего… Разве я сказала «он»? У меня от жары голова закружилась. Молчи об этом. Никому ничего не говори, — прибавила она настойчиво, сжимая его руку.

Добравшись наконец до своей комнаты, Лора подошла к зеркалу — в нем отразилось мертвенно-бледное, осунувшееся лицо.