Том 3. Романы. Рассказы. Критика

Я знал, что в прежние времена она не пила – или, во всяком случае, не пила до опьянения. Хотя, в конце концов, – что я знал о ней вообще, кроме очень немногих вещей?

– Это я в Америке научилась пить, – сказала она извиняющимся голосом. – Садись сюда, поговорим. Я так давно тебя не видела. Ты был первым человеком, которого я любила, – сказала она вдруг без всякого перехода.

– Теперь я вижу, насколько ты, действительно, пьяна. Сделать тебе теплого молока?

– Ты никогда ничего не понимал, – продолжала она, не раздражаясь. – Это правда, я тебя очень любила, ты этого так и не узнал бы до конца, если бы не застал меня сегодня в пьяном виде.

– Я боюсь, что этот разговор нас завел бы очень далеко, – сказал я. – Кроме того, этот вопрос не имеет особенного значения, и я предполагаю, что ты любила не только меня.

– Я не говорю – только. Я говорю, что ты был первый.

– Чтобы доставить тебе удовольствие, я готов с этим согласиться.

Она сидела рядом со мной, чем-то взволнованная и молчаливая; вырез халата на ее груди сходился большим треугольником, и под ровной смугловатой кожей угадывались плоские переливы ее мускулов.

– Ты счастлив? – спросила она.

– Я думаю, что тебе действительно вредно пить, Наташа.

– Ты мне не ответил на мой вопрос.

– Не все ли тебе равно?

– Нет, скажи.

– Не надо капризничать. Расскажи мне лучше о себе, я уверен, что у тебя больше материала, чем у меня.

– Ты знаешь, что я не умею рассказывать. Спрашивай, я буду отвечать. Пользуйся случаем, я сегодня откровенна, это редко бывает. Я тебе отвечу на три вопроса, знаешь, как в сказках, – сказала она, глубже усаживаясь на диване. – Любые три вопроса. Хочешь?

– Хорошо.

И я сказал, что мне прежде всего хотелось бы знать, во-первых, что она написала американскому журналисту, во-вторых, какие объяснения она дала своему корреспонденту и что из этого вышло. Я напомнил ей: ее ниццкое приключение.

– А, – сказала она, нахмурив на секунду брови и ища это в своей памяти, – Я написала ему: «Мой дорогой, желаю вам всего хорошего. Мне очень жаль, что мы не можем встретиться в ближайшее время. Наташа».

– А что было в Риме?

Она улыбнулась очень широкой и пьяной улыбкой.

– Я рассказала ему всю правду, он смеялся и не поверил ни одному слову, и этим все кончилось.

Мне оставалось только пожать плечами, я не нашелся, как реагировать иначе на этот удивительный Наташин лаконизм и на какую-то странную естественность ее поведения.

– Ну, теперь третий вопрос, – сказала она, – последний.

– Хорошо, последний. Откуда у тебя этот шрам на щеке?

Она вдруг встала и сделала несколько шагов по комнате, не произнося ни слова.

– Что с тобой? – спросил я. – Не считай это за четвертый вопрос, пожалуйста.

– Можно не отвечать на третий вопрос?

– Конечно, можно.

Она очень пристально на меня посмотрела, и глаза ее на секунду стали сердитыми.

– Ты приняла на себя, может быть, непосильное обязательство, – сказал я, – и я вовсе не хочу пользоваться этим. Хочешь, я переменю вопрос, я спрошу тебя, например, любишь ли ты по-прежнему теннис?

В глубине души я упрекал себя за то, что дразню Наташу. Но чем яснее для меня становилось, что этот вопрос имеет неожиданно важное значение, тем больше мне хотелось знать, в чем дело.

– Хорошо, я расскажу тебе это. Я только выпью еще немного коньяку.

Она, действительно, выпила рюмку коньяку, потом села опять рядом со мной и стала рассказывать.

Это происходило в Америке, зимой, несколько лет тому назад. Она сказала, что любила одного человека – это была давно мне знакомая классическая ее формула, – с которым жила за городом, далеко от его родных и семьи, для этого, по ее словам, были достаточные основания. Это был хороший и веселый человек, любивший выпить и отличавшийся страстью держать самые разнообразные пари. У него бывали иногда два его товарища по колледжу, такие же, в сущности, как он. Она прибавила еще несколько слов по этому поводу, и у меня создалось впечатление, что эти трое товарищей были действительно похожи друг на друга – одно воспитание, одна среда, одни интересы. Было еще другое, о чем Наташа не говорила, но что мне казалось почти несомненным, именно, что они все питали к ней одинаковые чувства. Я не знал, в какой мере она отвечала им на это, но тон ее был несколько странный, и я подумал, что она сама не могла бы сказать, кого именно она любила. Они нередко вчетвером устраивали кутежи. И вот однажды Наташе, которая в тот вечер была совершенно пьяна, пришла в голову нелепая и страшная мысль – научить их играть в кукушку.

– Ты знаешь, что это такое? – спросила она, перебивая себя.

– Знаю, тушат свет, у всех в руках револьверы, каждый играющий обязан время от времени подавать голос, и по направлению его голоса в него стреляют. Так?

– Да. Что бы ты сказал, если бы тебе предложили такую игру?

– Отказался бы, – сказал я, пожав плечами.

– А если бы ты был пьян и женщина, которую ты любишь, обвинила бы тебя в трусости?

– Не знаю, думаю, что все равно отказался бы.