Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

Зато это известие сильно и самым пагубным образом повлияло на решения, к которым пришли король и его министры. Они думали, что успех французского оружия позволит им навязать стране свою волю. Виллель в тот же день, 9 июля, почувствовал опасность. «Очень вероятно, — писал он, — что министры вовлекут несчастного короля и страну в плохо подготовленные, плохо задуманные и плохо осуществляемые перевороты и тем нанесут тяжелый удар принципу легитимизма, нашей чести и нашему благоденствию». Королю следовало пойти на уступки, дать отставку министрам; эта уступка удовлетворила бы большинство либералов, которые начинали уже опасаться последствий борьбы и своей победы. Наиболее самовластные государи, особенно русский царь через своего посла Поццо ди Борго и через французского посла Мортемара, склоняли короля к примирительным мерам. Но скудно одаренный в умственном отношении Карл X был упрям. «Уступки погубили Людовика XVI, — говорил он. — Мне остается сесть либо на лошадь, либо в тележку палача».

Ордонансы.

29 июня министры обсудили вопрос о том, как может быть использована статья 14 хартии: «Король является верховным главой государства. Он командует сухопутными и морскими силами, объявляет войну, заключает мирные, союзные и торговые договоры, замещает по своему выбору все административные должности и издает регламенты и ордонансы, необходимые для исполнения законов и безопасности государства». 7 июля решено было дать новое толкование хартии посредством ордонансов: кассировать выборы и издать новый избирательный закон и закон о печати. Возражал один Гернон-Ранвиль, назвавший эти меры «экстралегальными»; однако в воскресенье 25 июля в Сен-Клу он подписал ордонансы, как и д'Оссэ, который накануне, при чтении их текста, выработанного Шантелозом, также выразил свое неодобрение. Сам король, хотя был искренно убежден в правомерности и законности своего решения, под конец, прежде чем подписать, на минуту поколебался. «Чем больше я думаю об этом, — сказал он, — тем более убеждаюсь, что иначе поступить невозможно». Д'Оссэ поглядел на стены, и на вопрос Полиньяка «Что вы ищете?» отвечал: «Портрет Страффорда»[91].

Ордонансы, хранившиеся в строгой тайне, появились 26 июля в Мопитере. Их было всего четыре.

Первый упразднял свободу печати и восстанавливал режим предварительных разрешений, которые всегда могли быть взяты назад и должны были возобновляться через каждые три месяца.

Второй объявлял палату распущенной.

Третий представлял собой новый избирательный закон. Число депутатов было определено в 258. Состав выборных коллегий был изменен, число избирателей было сокращено на три четверти. Палата лишалась права вносить поправки в законопроекты.

Четвертый ордонанс созывал избирателей на 6 и 13 сентября и назначал открытие сессии палат на 28 сентября.

Не было принято никаких мер на случай массовых беспорядков; правительство совершенно положилось на заверения префекта полиции Манжена, объявившего, что Париж и не пошевельнется. Полиньяк тем легче поверил этому, что считал — и не без основания — народную массу равнодушной к выборной системе и готовой удовлетвориться огромным ростом материального благосостояния[92]. Одна буржуазия была задета ордонансами; и правительство полагало, что она не посмеет взяться за оружие и не найдет союзников среди рабочих. Поэтому власть имела под рукой, в Париже и Версале, лишь 14 000 человек и не сделала никаких распоряжений о быстрой переброске в столицу в случае нужды 25 000, собранных в то время в Люневильском лагере, и кавалерийской дивизии из Сент-Омера. Карл X уехал охотиться в Рамбулье, а оттуда — во дворец в Сен-Клу.

26 июля: законное сопротивление. Ордонансы, напечатанные 26-го утром в Мопитере, довольно поздно дошли до сведения публики. На бирже рента упала на 6 франков. Журналисты, собравшиеся в редакции газеты Конституционалист, решили обнародовать протест, составленный Тьером в чрезвычайно энергичных выражениях: «Действие правового порядка прервано, начался режим насилия. Правительство нарушило законность и тем освободило нас от обязанности повиноваться. Мы попытаемся выпускать газеты, не испрашивая навязанного нам разрешения. Правительство утратило характер законности, обязывающий к повиновению. Мы будем сопротивляться в сфере нашей деятельности; дело Франции решить — до какого предела следует ей довести свой отпор». Закончив составление протеста, Тьер огласил его и сказал: «Никаких коллективных подписей! Под этим документиком нужны имена. Вот мое имя!» И он подписался первым.