Том 4. Аскетическая проповедь

Вот почему взамен горьких, после многолетнего терпения наконец вспыхнувших жалоб, которые обнаруживали жестокость обращения помещика с прежними его крестьянами, — отягощение им физического и нравственного состояния их, глубокое оскорбление и взволнование их чувств неудержимым распутством, вошедшим как бы в закон жизни Страхова, прелюбодейными связями его с их женами и многочисленными растлениями им несовершеннолетних их дочерей; — взамен не только нежелания, но, по всем сим причинам, самого {стр. 632} решительного отвращения вновь купленных крестьян принадлежать «беззаконнику» [1721

], как они именовали Страхова, — найдено было удобнейшим, — за невозможностью совершенно заглушить означенные жалобы и замять показания, — извратить их значение, изобразить их порождением руководства и подстрекательства священника, 18 лет мирно жившего в этом приходе, и внезапно будто бы взволновавшего, по прихоти своей, ничем иным не вызванной, три деревни крестьян, очевидно выказавших столько же смысла, воли и решимости в настойчивости жалоб сих, сколько они прежде имели терпения; взволновать их до обнаружения ими обесчещения своих дочерей и до навлечения на себя строжайших наказаний. Исследование силилось утвердить будто истину, столь не естественное дело, потому лишь, что бедный священник этот был доносителем, которому Провидение назначило наконец обнаружить долговременно таившиеся уголовные преступления богатого помещика.

Плодом таких действий следопроизводства являются: с одной стороны, свободная жизнь этого помещика и спокойное управление им имением даже в продолжение самого производства следствия, в котором он представляется лицом, едва-едва прикосновенным, отстраненным от всякого законного ограничения и взыскания, продолжающим отягощать состояние и насиловать волю (в браках) крестьян своих, в чем содействуют ему местные власти и воинская, находящаяся в деревнях, команда. С другой же стороны, извращение вызванных угнетениями и оскорблениями жалоб в непокорство, в бунт навлекли воинскую экзекуцию, жестокие наказания многих и смерть других; проявление пристрастных допросов, неправильных действий, чрезвычайного злоупотребления власти, противного всем законам, кощунства; посрамление духовного сана, поругание, угнетение священника, преследование его семейства и обвинение других духовных лиц.

Особенно важно здесь и то, что действиями сего рода народ, очень ясно уразумевающий их значение, убеждается, что правда, которой Правительство во всем ищет, и в этом деле не могла восторжествовать в течение трех с половиной лет, и что орудия, законом для защиты справедливости употребляемые, {стр. 633} открыто прибегая к подобным средствам, формами закона и принадлежащею им властью, только заглушают жалобы слабых, пресекают им все пути к защите и, попирая истину, ввергают людей сперва в тоску, потом в недоверие, в непокорность и наконец в отчаяние.

Вот характер этого, заслуживающего особенного внимания, дела и значение исследования и, к сожалению, «переследования», по Высочайшей воле назначенного. В Записке старшего депутата они подробно объяснены по следам самого делопроизводства. Приводимые ниже указания на главные факты могут, облегчив отыскание их, как в упомянутой записке, так и в самом делопроизводстве, выяснить чрезвычайную неправильность его и проистекшие из нее противные истине заключения.

Из прямого розыска о причинах, побудивших донос священника Ивановского, необходимо выяснилась бы тотчас вся истина о поведении Страхова. Она не могла укрыться и от поверхностного исследования, собственно к сей цели направленного, потому что известность о ней (молва, слухи

), была столь же обща в стране, сколько оскорбления были живы, продолжительны и беспрерывны, порожденное же ими чувство глубокой, вкоренившейся многолетием, нелюбви к беззаконнику, обнаружась после долгого терпения, не могло уже быть скрыто. Самые яркие о сем свидетельства рассеяны по делопроизводству почти при каждом показании и сведении, их можно найти едва ли не на всяком листе записки (особенно же на л. 41–43; 128–135

).

Чтоб застенить Страхова, надлежало совершенно отвлечь от него внимание и для того перестановить предметы и извратить значение событий. Недостаточно было воспользоваться встречным доносом его о взволновании будто бы его Избищских крестьян священником, еще надлежало, противно духу обстоятельств и закону, направить все делопроизводство к исследованию не поведения настоящего виновного, но поступков мнимого и, в этом усильном наклонении всех частностей дела, стараться оставлять всегда в стороне главное лицо. Несмотря на трудность такого предприятия, на него решились, вероятно, надеясь достигнуть цели быстротою и строгостью, вынужденными будто бы важностью события.