Том 4. Часть 1. Послевоенные годы в странах Европы, 1919-1929

Похоже на то, что планы, в которых показан Одесский порт в тумане, были сняты по инициативе Тиссэ. Родился Тиссэ (1897–1961) в Латвии. Его настоящая фамилия — Николаитис. Свой псевдоним он сделал из видоизмененного последнего слога подлинной фамилии. Позже шутки ради Эйзенштейн, его товарищ по работе, пустил слух о том, что Тиссэ был швед по национальности, или, вернее, даже швейцарец. Еще до революции Тиссэ начал снимать документальные видовые фильмы. От этой работы он сохранил вкус к съемкам пейзажей. Видимо, проверяя, можно ли снимать при тумане, Тиссэ снял несколько планов, катаясь на лодке по акватории порта. Эти планы были проявлены, и впоследствии, уже в Москве, Эйзенштейн нашел им место в фильме, заменив ими то, что было обозначено словами «об ожидании» в первоначальном наброске сценария.

«Броненосец «Потемкин» мыслился как воспроизведение на экране исторического факта, как хроникальное воссоздание исторического события в его подлинном виде. Чтобы придать фильму характер документа, первоначальный вариант начинался с того, что руки раскрывали папку, перелистывали содержащиеся в ней протоколы допросов, показаний свидетелей, листовки, соответствующие архивные документы. Из окончательного монтажа фильма эта вводная сцена исчезла.

Второй акт фильма — «Драма на тендре» — тщательно воспроизводит исторические факты в том виде, как они были изложены в рассказе Матюшенко (вместе с Вакулинчуком он был организатором мятежа), с той разницей, что второй помощник капитана Гиляровский убил Вакулинчука на полуюте, а не на рее. Было и серьезное отклонение от факта, связанное с брезентом, которым накрыли матросов, приговоренных к расстрелу. Об этой сцене Эйзенштейн писал в 1945 году:

«Сцена с матросами, покрытыми брезентом, была… чистой выдумкой режиссуры!

Я отчетливо помню, как в отчаянии хватался за голову мой консультант и эксперт по флотским делам, бывший морской офицер (игравший, кстати сказать, в картине Матюшенко), когда мне взбрело на ум покрыть матросов брезентом при угрозе расстрелом!

«Нас засмеют!.. — вопил он. — Так никогда не делали!»

И потом подробно объяснил, что при расстреле на палубу действительно выносили брезент. Но совсем с другой целью: он расстилался под ногами обреченных с тем, чтобы кровь их не запятнала палубы…

«А вы хотите матросов накрыть брезентом! Нас засмеют!»

Помню, как я огрызнулся:

«Если засмеют — так нам и надо: значит, не сумели сделать».

И велел вести сцену в том именно виде, в каком она и посейчас в картине.

В дальнейшем именно эта деталь, как бы отрезающая изолированную группу восставших от жизни, оказалась одной из наиболее сильных в картине.

Образ гигантски развернутой повязки, надетой на глаза осужденных, образ гигантского савана, накинутого на группу живых, оказался достаточно эмоционально убедительным, чтобы в нем утонула техническая «неточность», к тому же известная очень небольшому кругу знатоков и специалистов…

Так оправдались слова Гете: «Противоположность правде во имя правдоподобия» [215].

Брезент и действительно произвел такое впечатление, что перекочевал из фильма в исторические исследования мятежа на «Потемкине». Больше того, в 1926 году, как об этом рассказывает Эйзенштейн, когда фильм шел с огромным успехом по всему Советскому Союзу, нашелся человек, украинец, обвинивший Эйзенштейна в плагиате. Этот «автор» добавлял, что он был участником мятежа на «Потемкине» и что он мог бы доказать это, так как был одним из тех, кого «поставили под брезент» для расстрела. Дело слушалось в суде. Но истец не получил требуемую им часть авторского гонорара, так как в ходе расследования было установлено, что матросы «Потемкина» не могли быть «поставлены под брезент». Напомнив об этом судебном процессе и рассказав, как Тиссэ снимал Одесский порт в тумане, Эйзенштейн добавил в 1945 году:

«Третьей находкой на месте была сама Одесская лестница.

Я считаю, что и природа, и обстановка, и декорация к моменту съемки, и сам заснятый материал к моменту монтажа часто бывают умнее автора и режиссера. <…>

Анекдот о том, что якобы мысль об этой сцене [на лестнице] зародилась от прыгающих по ее ступеням вишневых косточек, которые режиссер сплевывал, стоя наверху под памятником Дюку, конечно, миф — очень колоритный, но явная легенда. Самый «бег» ступеней помог породить замысел сцены и своим «взлетом» вдохновил фантазию режиссуры. И кажется, что панический «бег» толпы, «летящей» вниз по ступеням, — материальное воплощение этих первых ощущений от встречи с самой лестницей.

Кроме того, помогла маячившая в недрах памяти иллюстрация из журнала 1905 года, где какой-то конник на лестнице, задернутой дымом, кого-то рубит шашкой…» (эта иллюстрация, видимо, была напечатана в французском журнале «Иллюстрасьон». — Ж. С.) [216].