Том 4. Четвертая и пятая книги рассказов

– В таком случае я непременно еду, – воскликнула она. – Я не хочу, я не хочу, чтобы вы так… распоряжались маминым именем! Кто может знать, чего хотят те, которые умерли? Я ее любила больше, чем вы, и больше знала. Она никогда бы не захотела разделять меня и Сережу от папы, – это все ваши выдумки, ваши и тети Софи! Чего вам надо? Зачем вы приехали к нам?..

– Катя, Катя! Что ты говоришь? – возвышал голос Павел Ильич, стараясь прервать речь своей дочери, но та быстро подошла к отцу и, опустившись перед ним на колени, заговорила с удвоенной силой:

– Отец, умоляю тебя именем покойной мамы, сбрось этот мертвый сон. Она не хочет того, что происходит здесь, не может этого хотеть!

Софья Артуровна, страшно побледнев, подошла к Кате и, присев около нее, стала ей шептать в ужасе:

– Катя, разве ты знаешь? Ты не можешь знать…

Но Екатерина Павловна, казалось, ничего не слышала, потому что, закрыв глаза, продолжала твердить неподвижно сидевшему Павлу Ильичу:

– Отец, вернись к нам! Вернись к нам!..

В эту минуту оба женские голоса, Катеньки и Софьи Ламбер, покрыл резкий, как будто не принадлежащий ей голос Елены Артуровны:

– Мы все поступим так, как желает наша дорогая ушедшая! Ее воля видна только просветленному глазу… Ни личные чувства, ни слезы тут не помогут.

Она говорила очень громко, и глаза ее снова сияли синим сиянием. Екатерина Павловна вдруг поднялась и твердо сказала:

– В таком случае я сегодня же уеду в город…

– Катя, не огорчай меня, дружок! – сказал Павел Ильич еле слышно.

– Она не уедет, она не может уехать! – прокричала Елена Артуровна.

Но Катенька пожала плечами и молча вышла из комнаты.

Поднявшись в свои апартаменты, она стала быстро и беспорядочно собирать свой несложный багаж. Одна мысль владела ею: уехать как можно скорее, сейчас, куда угодно. Она запихивала в чемодан, неизвестно зачем, пачки старых писем, перевязанные цветными ленточками, когда в комнату постучали и быстро вошла Елена Артуровна. Обозрев быстрым оком открытый чемодан и разбросанные вокруг вещи, тетя Нелли спокойно спросила:

– Ты действительно собираешься ехать, Кэтхен?

Катя, не отвечая, продолжала укладываться. Елена Артуровна села на диван, раздвинув лежавшее на нем белье, и так же спокойно продолжала, не дожидаясь ответа:

– Ты сама не знаешь, что ты хочешь делать. Если тебе тяжело, то с твоей стороны очень нехорошо быть такой скрытной. Ты бы могла сказать Павлу Ильичу или мне – и поверь, мы бы постарались как-нибудь помочь тебе.

Елена Артуровна после каждой фразы делала остановку, будто ожидая, что племянница вставит какую-нибудь реплику, но Екатерина Павловна молча и как-то враждебно продолжала укладываться.

– Что же ты молчишь, разве ты не слышишь, что я тебе говорю? Или ты не желаешь со мной разговаривать? Тогда я уйду, – сказала тетя Нелли.

Катенька, севши на пол на том месте, где она стояла на коленях перед чемоданом, заговорила тихо, но взволнованно:

– Что мне сказать вам, тетя? Не говорила я с вами раньше, потому что не могла я вам сказать, что именно вы и делаете мне жизнь невыносимой. У нас была память о маме тихая, светлая и хорошая; вы же внесли в наш дом культ покойницы, который меня так страшит и тяготит, что я готова бежать куда глаза глядят. Вы сделали то, что Сережи почти никогда нет дома, вы отделили от нас отца, отдалили Андрея Семеновича, нашего друга, – я поневоле подружилась с вами… Не скрою, я вас даже полюбила. Но вместе с тем я вас ненавижу, хотя, может быть, вы и желали мне добра. Я уезжаю, потому что мне это болезненно…

Елена Артуровна молча поднялась, подошла к сидевшей все еще на полу девушке и, поцеловав ее, сказала:

– Я от души тебе благодарна, Катя, за то, что ты говорила откровенно. Я тебя не упрекаю в том, что ты мне этого раньше не сказала, потому что, вероятно, прежде ты это не так сознавала. Отчасти даже я тебе понимаю, но ты так думаешь, так говоришь потому, что ты немного устала и многое тебе непонятно. Тебе не ясен путь, которым я хочу тебя вести и который считаю единственно возможным, – оттого смута, недовольство и томление. Но поверь, теперь будет все иначе. Тебе, конечно, надо отдохнуть, но совсем нет необходимости уезжать… Ты видишь, что я совсем не сержусь за то, что ты меня ненавидишь. Но я думаю, что ты сказала это сгоряча… Едва ли так чувствует сердце.

Тетя Нелли говорила успокоительно-монотонно и ласково, и Катенька, не подымаясь, вдруг охватила руками колени стоявшей рядом женщины и залилась слезами. Елена Артуровна молча наклонилась к плачущей девушке, стала ее гладить по волосам и нежно целовать в лоб, пока та сама не начала прерывисто и жалостно: