Том 4. Лунные муравьи

Руся. Мы еще многого не знаем, не умеем со многим справиться. Ты забудешь, а потом вспомнишь, что есть Зеленое Кольцо, значит – не одна. Зеленое Кольцо про своих вместе решает. Ты, главное, не бойся.

Дядя Мика. Ну вот, сговорились. Я очень рад.

Финочка. Ах, дядя Мика! Мне вдруг стало весело! Какой вы, дядя Мика, добрый.

Дядя Мика. Где там добрый! Впрочем, я очень рад.

Финочка. Дядя Мика не добрый, он кожаный! то есть я хочу сказать – он наша книга, славная книга в хорошем кожаном переплете. (Шаловливо целует его.) Ему все равно, и он всему очень рад. Правда ведь, дядя Мика? (Опять целует.)

Дядя Мика. Довольно, довольно! очень рад, что вам всем так весело. Я-то при чем? Целуйтесь друг с другом, пляшите.

Руся. И будем плясать! Господа, беседа ведь кончилась, какая теперь беседа! Андрей, сыграйте нам, как прошлый раз, хорошо? Я потанцую, – вас сменю.

Голоса. Отлично! – Давайте!

Тащат, убирают стулья, смеются, Андрей открывает пианино.

Руся. Ты, Финочка, умеешь танцевать? Финочка. А что? Руся. Все равно что. Любишь? Финочка. Ужасно люблю!

Нике. Мы разные танцы танцуем, новые, есть хорошие. Володина мама умеет, он тоже, и нам показывает. Это нетрудно. Хотите со мной, я вас буду учить?

Андрей играет, почти все танцуют. Борис довольно неумело, но старательно, с Лидой, Руся с Сережей.

Дядя Мика. Скажите, пожалуйста! Они скоро танго откалывать начнут! Как бы модность то не увлекла! (Подбирает ноги на диван.)

Руся

(останавливаясь против него). Нам, дядя, все танцы хороши, лишь бы нравились. Все для нас новые, все для нас старые! Почему танго твое какое-то плохо? Ах, и вальс я люблю! Андрей, Андрей, вальс теперь!

Танцуют вальс. Танцы быстро сменяются; иные не успевают сразу схватить ритма, выходит веселая путаница, опять налаживаются. Из боковых дверей, около дивана, где сидит дядя Мика, высовывается голова Ипполита Васильевича Вожжина, потом он нерешительно входит.

Вожжин. Скажите! Опять бал у дяди Мики! Вот веселье-то! Откуда столько детворы?

Дядя Мика. Отличный бал. А тебе надо лезть, мешать?

Вожжин. Чем же мешаю? Я с тобой.

Дядя Мика. Ну, я одно, а ты совсем другое. Да сиди, пожалуй. Раненько воротился.

Вожжин. Господи, и Финочка здесь? Как это она? Господи, а меня дома не было, я ее днем ждал.

Финочка уже заметила отца. Сразу оставила Никса, бросилась к Ипполиту Васильевичу.

Финочка. Папа! Ты пришел! А я тут ждала тебя… со всеми… у дяди Мики… Мне так тебя нужно было сегодня.

Вожжин. Ты устала? Вон как раскраснелась. Сядь, отдохни.

Финочка. Нет, папочка, нет, это так. Я тебя ждала, а тут они все… После танцевать стали. Я давно, давно, папа, не танцевала!

Вожжин. Вот и славно, повеселилась.

Финочка. Нет, нет, вот что. Я с очень важным к тебе. Слава Богу, что ты вернулся.

Вожжин. Ну что, что такое? Не пугай меня.

Они отошли немного в сторону. Финочка держится за отца, изменилась, лицо серьезное, взрослое, брови нахмурены.

Финочка. Папочка, ты можешь – завтра? Вожжин. Что завтра, милая?

Финочка

. Ну, Господи? Разве ты забыл? Ну что ты обещал? Согласился? Помнишь, еще в первый раз, как я пришла?

Вожжин. А, с мамой повидаться? Финочка, да ведь ты сама… Ведь я всегда готов. Мне даже необходимо с ней повидаться. Но ты сама откладывала, и даже со мной ни о чем не хотела говорить. А мне весьма это нужно.

Финочка. Мама была нездорова, расстроена… Я уж знаю, что так лучше. Теперь она и сама хочет. То есть не боится, что ее расстроит. У нее нервы окрепли немного. Я ей про тебя рассказывала.

Вожжин. Что рассказывала?

Финочка. Да вообще говорю о тебе. И ничего. О дяде Мике тоже. Знаешь, дядя Мика у нас был.

Вожжин. Вот как! Вот как! Для меня новость. Ну, и что же он?

Финочка. Ничего, отлично. Болтали. Мамочка даже развеселилась. Дядя Мика так умеет не… расстраивать. Понравился ей; очень, говорит, изменился за эти годы к лучшему. Папа, дорогой! Так ты уж завтра! Уж дольше никак нельзя. У нее курс леченья кончается. Завтра в двенадцать, хочешь?

Вожжин. В двенадцать? Хорошо. Отлично. Значит, в двенадцать? Хорошо, что сказала. Необходимо выяснить… Надо же как-нибудь… Да.

Финочка. Какой ты странный, папа. Я не понимаю… Впрочем, ты ведь сказал, – ты сам хочешь…