Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов

«Я совсем не имею намерения писать сатиру на Запад, — говорит Киреевский, — никто больше меня не ценит тех удобств жизни общественной и частной, которые произошли от того же самого рационализма. Да если говорить откровенно, я и теперь еще люблю Запад, но в сердце человека есть такие движения, есть такие требования в уме, такой смысл в жизни, которые сильнее всех приятностей жизни и внешней разумности, без которых ни человек, ни народ не могут жить своею настоящей жизнью. Потому, вполне оценивая все отдельные выгоды рациональности, я думаю, что в конечном развитии она своею болезненною неудовлетворительностью явно обнаруживается началом односторонним, обманчивым, обольстительным и предательским». Киреевский находит основой западного развития частную, личную самобытность и общественное самовластие, тогда как на Руси, по его мнению, человек принадлежал миру, мир ему, поземельная собственность, источник личных прав на Западе, была принадлежность общества, отдельные общества или миры управлялись единообразным обычаем, семья подчинялась миру, мир — сходке, сходка — вечу и т. д., все связывались единством просветительного начала — православия и, вследствие этого, одинаковостью понятий об отношениях общественных и частных; на Западе права и преимущества, общественные отношения основываются на договоре — условии, вне которого нет правильных отношений, а произвол самовластия правящих и свободы управляемых; на Руси же слово «право» означало единственно справедливость, правду и, понимаемое только в этом смысле, не могло ни браться, ни продаваться или уступаться, но существовало само по себе, независимо от условных отношений. Церковь наша не продавала чистоты своей за временные выгоды, и потому Русь не имела рыцарства, а вместе с ним того аристократического класса, который был главным элементом западного образования. «Россия, — заключает свою статью Киреевский, — не блестела ни художествами, ни учеными изобретениями, не имея времени развиться в этом отношении самобытно и не принимая чужого развития, основанного на ложном взгляде и потому враждебного ее христианскому духу. Но зато в ней хранилось первое условие развития правильного, требующего только времени и благоприятных обстоятельств: в ней собиралось и жило то устроительное начало знания, та философия христианства, которая одна может дать правильное основание наукам. Все Святые Отцы греческие, не исключая самых глубоких писателей, были переведены, и читаны, и переписываемы, и изучаемы в тишине наших монастырей, этих святых зародышей несбывшихся университетов… И эти монастыри были в живом беспрестанном соприкосновении с народом…» Объяснение причины падения прежнего строя жизни Киреевский видит в Стоглавом соборе. «Как скоро ересь, — говорит он, — явилась в Церкви, так раздор духа должен был отразиться и в жизни»: при разрушении связи духовной, внутренней явилась необходимость связи вещественной, формальной; отсюда местничество, опричнина, рабство и т. п., отсюда раскол, разногласие правительства с народом, «оттого Петр, как начальник партии в государстве, образует общество в обществе и все, что затем следует». Возвращать умершие с ослаблением духа формы древнего русского быта «было бы смешно, когда бы не было вредно», замечает Киреевский, но формы оставшиеся должно хранить с верою, «что когда-нибудь Россия возвратится к тому живительному духу, которым дышит ее церковь».