Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906

Да, вот Ася… Ему-то полгоря, а вот то, что баба точно потеряла себя, — это уж беда, от которой никуда не уйдешь. Нет, не уйдешь… Были бы молоды, другую бы Асю нажили… А теперь ходи, пожалуй, после времени по малину. Так вот жизнь вся позади и мотает уж ветром, как посохшую, никому не нужную траву… Ночью, бывало, проснется Ася и начнет трясти за бороду:

— Тато, тато…

И не было гнева. Поцелует ее, погладит жесткой рукой по головке, а как охватит она его ручонками за шею, да как прижмется, так и обольет сердце радостью, как теплой водой. Так и заснут отец с дочкой. И пускай завтра дождь и каторжная работа, нужда и долги… Эх, все свое теперешнее богатство отдал бы он, чтобы опять воротить то время… Э-эх!

Сплюнул Андрей, тяжело отхаркнув набившуюся в рот пыль, и поднял глаза.

Стоит перед ним на крутом повороте женщина с чем-то завернутым в тряпки, стоит так, как будто горячий уголь у нее под ногами, и голосит, не помня себя:

— Дяденька, а дяденька… где тут балка и камень большой?

Платок сдвинулся у нее, волосы торчат, а глаза, как рыбки на полу прыгают, и бьются, и замирают в страшной истоме. А из тряпок детский писк несется. Впился Андрей глазами в женщину, и замерло вдруг в нем все, и не он, а другой кто-то, как во сне, пытает ее очарованным голосом:

— А большой камень надо?

И рыдает ее голос, и дрожит она вся:

— Ох, большой, дяденька, большой…

— И скоро надо?

— Ой-ой, скоро! Скоро!

И страшно стало.

— Садись!

Посадил, повернул и погнал домой. Только и спросил дорогой:

— Мальчик, девочка?

— Девочка.

— Крещеная?

— Нет.

Приехал, отворил дверь. Стоит посреди комнаты его толстая сырая Анна, и смотрит на него, на еле живую чужую женщину.

Протянул Андрей руку к кровати:

— Ну! Вот тебе камень…

И с безумным воплем радости и горя бросилась женщина к кровати, положила свою ношу и, не оглядываясь, выскочила и исчезла там, в блеске праздничного дня.

— А тебе бог новую Асю послал…

Кинулась Анна к кровати.

— Го-го-го! — голосит она над развернутыми тряпками.

Говорит Андрей:

— И что за народ эти бабы? С горя воют, с радости воют.

А Анна уже перед ним на коленях, целует его руки:

— Голубчик ты мой, голубчик! С виду неласковый, а все-то ты видишь, понимаешь… Го-го-го!!

В тот же день окрестили, назвали Асей. Весь базар сбежался на крестины, все дела бросили, полную шапку денег на крестик собрали.

Успел Андрей и кума разыскать и на рыбную ловлю с ним отправиться.

И счастливый день выдался.

Наловили бычков, камбалу поймали.

Пока варилась уха, друзья пили водку, и Андрей говорил своему другу:

— Как это она спросила меня про балку да камень, так точно темная вода с глаз моих сошла. И стал я видеть все нутро у нее и все, что она задумала, и на что ей камень большой. И страшно мне, и радостно, и — господи боже мой! — что за день вышел… Ведь ты считай: одна душа от смерти спасенная — раз; другая от погибели вечной своей жизни — два; третья — жена моя опять нашла, что душе ее надо было — это три; а я? Опять будет кому и меня за бороду по ночам таскать… И все сразу! Одним днем вся жизнь перевернулась наново! Ой, и напьюсь же я сегодня!

А кум отвечал:

— Если при таком случае не напиться, так когда же напиться?

И оба друга действительно так напились, что добрая часть ночи ушла, пока, наконец, они поплелись домой.

Как при этом не свалились они в овраг, не разбились о скалы, — объяснить можно разве только тем, что малого да пьяного бог бережет.

Когда-то^*

I

…Когда отворилась дверь и я вошел в столовую, Наталья Александровна вскрикнула и уставилась в меня своими большими черными глазами:

— Я вас не узнала… Отчего я так испугалась?

— Вы испугались меня?.. Она подумала и сказала:

— Вы мне показались черным…

— Черным?..

Я думал об этой встрече и, быть может, хотел показаться ей совсем другим…

— Вам налить чаю? Крепкий? Сколько кусков сахару?..

Рассеянный, безучастный взгляд, голос…

— Я сейчас в театр иду… Ваша комната готова… Если хотите, я позову к вам мужа…

— Ему лучше?

— Все так же… Я сейчас… пойду, посмотрю…

Она встала, захватила с собой мешочек с биноклем и ушла. Среднего роста, худенькая, стройная, в черном с кружевами платье… Эти кружева как будто говорят о желании нравиться, о чем-то более легком, чем равнодушный тон и серьезное без игры лицо…

А может быть, это лицо было бы совсем другим, если бы я показался ей другим?..

А что такое «я»? И почему непременно — я? Почему ей ждать меня, когда и муж есть, и всех других к ее услугам столько же, сколько… сколько красивых и молодых людей будет, например, в театре, куда она идет?.. Она вошла и сказала, что муж спит…

— Пойдемте, я покажу вам комнату… приготовленную для вас.

Комната большая, прямо из передней, а по ту сторону передней — их домашние комнаты; рядом с моей — гостиная, из гостиной — ход в столовую…

— Эту дверь, в гостиную, вы можете запереть…

Впрочем, у нас никого почти не бывает, — вам будет спокойно… Это — комод, шкаф… ящики в столе запираются…

Она говорила рассеянно, очевидно не думая о том, что говорила…

— Отчего вы мне показались черным?