Том 4. Произведения 1857-1865

Да, нам не суждено было сделаться практическими деятелями; мы никогда не сумели бы справиться с жизнью, потому что в ней есть шероховатости, есть непоследовательность… Часто она выделяет из себя такие безобразные явления, такие чудовищные факты, с которыми никогда не примирилось бы наше внутреннее чувство. Одним словом, мы не умеем принимать жизнь как жизнь, не умеем анализировать, отделять добро от зла, не умеем исторически исследовать причины последнего и прийти этим же путем к оправданию его. Коли хотите, мы охотно будем соболезновать, скажем теплое слово участия и сострадания в пользу того или тех, которые терпят от существования зла, но чтобы симпатически относиться ко всем явлениям жизни без разбора, каковы бы они ни были, потому только, что они принадлежат жизни, — этого натуры наши не вынесут. Наши натуры так чисты, так мягки, так эстетичны, что болезненно сжимаются при всяком несколько грубом прикосновении. Я совсем не шучу, говоря это вам. Вам, вероятно, случалось встречать на своем веку людей, которых один вид некрасивого и неопрятного ребенка приводит почти в раздражение? Вот этою-то раздражительною ненавистью к неопрятству всякого рода заражены и мы. Для нас не могут быть понятны те совестливые изыскания в области действительного мира, которые с спокойным духом обнажают тайные и явные причины явлений и действий, та спокойная, но непримиримая и дышащая уверенностью борьба с злом, которой мы хоть редко, но видим же иногда блестящие примеры. Для нас это непонятно точно так же, как для тех опрятных господ, о которых я упоминал выше, непонятна любовь матери к больным, бледным и золотушным детям, при виде которых сердце надрывается от жалости. Эта странная способность сжиматься показывает ужасную гордость… Знаете ли что? вместо того чтобы продолжать писать себе панегирик, я в эту минуту чувствую даже какое-то почти холодное озлобление против самого себя!..

Ах, если бы, вместо того чтобы, с зажмуренными как у кота глазами, постоянно витать мыслью в воздушных областях нашей фантазии, мы смело и бодро взглянули в глаза действительности… как было бы хорошо! При нашей жажде добра, если б крошечку, только крошечку даже хоть не знания, а простой симпатии к жизни — какие бы из нас вышли славные ребята!

Иногда приходит мне в голову следующего рода вопрос: что, если бы судьба, вместо того чтобы обеспечить нас обладанием хотя небольшою (но все-таки достаточною) частью земных благ, поставила нас в строгую зависимость исключительно от самих себя, от нашего личного труда… что было бы с нами? Сумели ли бы мы пригнуться к уровню обстоятельств, сумели ли бы мы заняться тою черною работой, к которой всегда имели инстинктивное отвращение и которая, однако ж, составляет основу всякого жизненного подвига? Или, наконец, умерли бы мы с голода? Ах, друг мой, прискорбно мне сознаться, но кажется, что исход из этого положения был бы для нас самый печальный, если не трагический… Мы никогда не могли бы сделаться хорошими работниками, никогда не могли бы выйти из толпы; нас загрызло бы самолюбие, но не то крепкое самолюбие, которое заставляет совершать чудеса и достигать желаемого, а самолюбие бессильное, находящее удовлетворение в своих собственных тревогах и пенях… Да, нам именно нужно было жить в стороне от мира, не иметь никакого сообщения с жизнью, чтобы получить какой-нибудь цвет и значение: в противном случае мы увеличили бы только толпу бесталанных и бессильных, которая и без того уж так огромна, что не нуждается в новых вкладах.