Том 4. Произведения 1857-1865

Связь Веригина с раскольниками — одна из главных сюжетных линий повести. Русская крестьянская демократия рассматривала раскол как резерв и источник оппозиционных сил. Идея эта была широко распространена в революционных кругах[237]. Ее популяризировал историк русского раскола А. Щапов[238]

. Известно, что В. И. Кельсиев, тогда еще сподвижник Герцена и Огарева, «пробрался из-за границы по турецкому паспорту и Москву и Петербург для устройства прочных связей с раскольниками и старообрядцами»[239].

Щедринский Веригин ищет связей с массами в глубине старинной Руси («не подавленной и не развращенной крепостным правом»), где раскольники— сила весьма влиятельная. Автор повести по-прежнему убежден, что в расколе «земское» начало почти выветрилось, уступив место владычеству обряда и деспотизма, что «старой верой» здесь удобно маскируется эксплуатация народа. Но со времени «Губернских очерков» и «Мастерицы» в салтыковской характеристике раскола появились новые мотивы, созвучные представлениям революционеров-шестидесятников. В начале 1864 г. в не увидевшей света апрельской хронике «Нашей общественной жизни» Салтыков писал: «…большинство так называемых расколов свидетельствуют о замечательных организаторских способностях русского человека и о далеко не заурядной его силе в деле пропаганды» (см. т. 6 наст. изд.). В эпизоде посещения Веригиным дома Клочьевых и предупреждения главы раскольничьей фамилии о предстоящем чиновничьем вторжении (главы VI–VII), а также в сцене самого обыска отчасти уже заявлена мысль цитированного выше высказывания Салтыкова. Делая услугу Клочьевым, Веригин надеялся потом в своих целях использовать расположение богатых раскольников, являющихся «коноводами», «руководителями».

Впрочем, раскольники как резерв противоправительственной оппозиции расценены в повести сдержанно. Картина обыска выполняет здесь ту же идейную функцию, что и сцена паромной переправы в очерке «К читателю» (см. т. 3 наст. изд., стр. 286). Несмотря на «страшное насилие», совершенное в доме Клочьевых, никто из обывателей Срывного и пальцем не пошевельнул, чтобы защитить сограждан от административного произвола, и сам Клочьев не протестовал, потому что знал — жители проснутся на его крик, но будут только «протирать глаза и креститься».

В напряженных, даже мучительных, ночных раздумьях Веригина о том, «какими способами и через кого действовать» для достижения диктуемых историческим развитием России свобод и «отдаленного» (социалистического) идеала, в его скептических словах о «робком», «малоподвижном», неспособном на открытое революционное выступление «большинстве», о «тайном обществе», результаты деятельности которого в практическом смысле «ничтожны», затронуты в новых вариациях острейшие проблемы современности, которые затем образуют идейно-политическое ядро салтыковской публицистики ближайших лет («Наша общественная жизнь»).

«В поте лица снискивай хлеб свой…» — из Библии (Первая книга Моисеева, Бытие, гл. 3).

Лоно Авраамово

— в Евангелии (Луки, 16, 22) — место вечного блаженства и успокоения душ праведников.

На этом городе мы с вами остановимся, читатель. Имя ему Срывный. — Географическая и экономическая характеристика Срывного указывает на Сарапул, уездный город Вятской губернии на реке Каме. Сарапул был расположен на границе трех губерний — Вятской, Пермской и Уфимской. В середине прошлого века город славился кустарными промыслами, здесь велась большая торговля хлебом и лесом. Значительную часть жителей Сарапула составляли раскольники-старообрядцы. Город этот был хорошо знаком Салтыкову по его подневольной службе в Вятке.

Бечевник — береговая полоса вдоль рек и озер для бечевой тяги судов и плотов.

..это какой-то выстраданный, надорванный крик… в этом вздохе уже чуется будущая трагедия. — Сознавая, что народ забит и пассивен, Салтыков верил, однако, в его силы и революционные возможности, надеялся, что «выстраданный» крик-вздох выльется, наконец, в открытое выступление против угнетателей. О заострении социальной характеристики бурлацкого «крика» свидетельствует замена одних эпитетов другими в процессе работы над повестью «Мастерица». Первоначально автор писал о крике, «вылетающем» из груди с «томительным» усилием. Позже этот эпитет заменен более резким, социально значимым и определенным: «мучительным, почти злобным», «как вздох, вылетающий из груди человека, которого смертельно и глубоко оскорбили».