Том 5

– Ах, улики? Пожалуйста, вот они, все твои улики, без единого алиби: долгое отсутствие в палате в ночь убийства пострадавшего Дробышева, за чем последовала успешная реализация тобою ряда угроз по телефону, записанных согласно моей на это санкции. А кто положил крупный вклад в банк за три дня до задержания за угон внедорожника звезды и гордости нашей эстрады? Кто, заметая следы, доверил неизвестному лицу снять, к чертям, всю сумму на предъявителя, когда тело убитого еще остыть, я спрашиваю, не успело? Дело не в том, за кого ты хотел или не хотел голосовать, а в провокационном убийстве твоего идейного противника Дробышева, бросающего тень на новую природу наших выборов.

Я снова обомлел: подстава, будь они прокляты, подстава, как говорится, по всем правилам дорожного движения… как это так – кто-то снял всю сумму?.. как мог я допустить такое со стороны Дробышева криворыльное кидалово?.. зачем кому-то потребовалось замочить Дробышева?.. где искать концы?.. ничего не понимаю… более того, никогда этого не пойму.

Думаю, на почве этого непонимания крыша у меня, согласно народной мудрости, поехала сикось-накось, после чего я слабеющими голосовыми связками неразумно заорал:

– Вот уж снять бабки со счета я никому бы никогда не доверил, хватит, – заявляю, – с меня ваших пирамид! Эту сумму ищите теперь у зятьев губернатора!

– И не надо финтить, Глухарев, не надо, никаких родных зятьев у господина Щупова не имеется, поскольку дочери его живут и работают с мужьями в разных странах Европы и Африки.

Продолжаю что-то попискивать в свою защиту, а сам уже внутренне соглашаюсь, что раз кинули меня, значит, кинули в своих каких-то целях – не надо быть пьющим идиотом. Клево, думаю, что хоть жив остался – будь прокляты все избирательные урны с прахом всенародных надежд.

– В общем, гляди, Глухарев, – говорит прокурор, – на смертную тем более казнь имеется в стране мораторий, он нам, конечно, навязан тухлым либерализмом Европы, разоруженной чикатилами всех мастей, насильниками и пидарасами, но тебе лучше было бы оформить доброволку. Мы в свою очередь сведем выкидыш тобою с балкона шантажиста Дробышева к исключительно облегчающим модусам вивенди, типа, пострадал как игрушка в руках олигархизма передельщиков богатств. Отменим статью за угон тачки и исполнение в былом киношантаже главной роли. Открою тебе, так и быть, тайну следствия: Дробышев, подлец, безуспешно пытался перепродать всю эту вашу симулянтскую кассету-оперетту одному наглому олигарху, но нагло заломил за нее пару лимонов, однако жадность фраера сгубила. У нашего губернатора оказался твердый высокоморальный ресурс превосходства над ФАЛЬШИВЫМ компроматом врагов из стана «АНТОНОВКИ». Имеются также данные, что деньги твои со счета сняли лица, успешно выдававшие себя за майора Бухтилова и старлея Аритмиева. Кстати, если мы их изловим скорей всего в преступной Чечне, если не на Кипре, то отжатую у тебя сумму положим в банк до твоего очень скорого, твердо обещаю, освобождения. Понял?

– Не убивал, – продолжаю стоять на своей невиновности, – и еще раз не убивал, но от всего сердца желаю ему, гаду, естественной смерти! Он мне остался должен пару штук. И это он меня подбил на съемки, а потом втихаря предал! Уверяю вас, я и хожу-то еле-еле, а Дробышев, безусловно, сволочь, но в палате я все-таки отсутствовал по уважаемой мной причине. Если в двух словах, то я пребывал в довольно продолжительной близости с медсестрой на массажной койке. Не считал, но отвечаю за три-четыре алиби. У меня еще и моча вылилась из банки. Она всегда вам это подтвердит. Просто не мог я быть на месте преступления при всем своем огромном желании проверить функционирование своей простаты на объекте женского пола. Никак не мог. Я и на суде заявлю все это во весь свой вылеченный голос. Никогда эту роль стрелочника я вам не сыграю на предварительном следствии, никогда! – хоть совайте башкой вперед в японскую сукодробилку, а самооговорившим себя Бухариным никогда не был и не буду.

Так заявив, я письменно объявил прокуратуре и следствию политическое молчание, в любую минуту готовое перейти в решительную голодовку. Пусть, решил, доказывают вину и сажают в КПЗ, где на меня, на такого кинутого и зверски травмированного, никто не посягнет и не опустит.

Пока что вот и сижу, и никто на меня не посягает, поскольку судьба моя слывет современным анекдотом наших дней. А медсестра, с которой, по ее желанию, повенчаюсь в лагерной церквушке, притаранивает мне сюда бациллистую хавку и всякие хитроумные детективы про мафию, убийства и шантаж.

Что касается угроз прокуратуры, то я и так нахожусь в аду, а для того, кто пыхтит в нем еще при жизни, смерть есть самая, пожалуй, светлая надежда на непоколебимый атеизм вечного покоя. Если, конечно, не буду освобожден вскоре после успешных перевыборов губернатора Щупова. И больше никогда никому не отдам ни единой связки своего голоса.