Том 5

— Да, да, я сейчас, я сейчас! — обрадованно заговорил Сафонов, неловко вешая плащ и шляпу на вешалку, где виднелось одинокое пальто Марии Петровны. И, вешая, не понимал, не знал, почему это он, взрослый, солидный человек, робел, краснел, как школьник, как в те годы.

Он хотел пожать Марии Петровне руку, но сдержался и не пожал, как не жмут при встрече руку матери, и стеснительно потянулся за папиросами, спросил:

— Можно?

Они сели за стол. Мария Петровна с непонятной настороженностью, улыбаясь ему своими близорукими глазами, быстро повторяла:

— Ну вот, Паша, ты приехал… не узнать. Ты в командировку, по делам?

— Я проездом, Мария Петровна, — ответил он и не сказал, что отдыхал на юге, о чем говорить было, наверно, неуместно.

— Мы сейчас с тобой чай… Подожди, подожди, мы сейчас чай. — И она встала и снова, как бы обессиленно, села, положив худенькие руки на стол, неверяще улыбнулась. — Да, да, Паша… Совсем не ожидала. Вот Паша Сафонов…

— Мария Петровна, чай не надо, — смущенно проговорил он.

Пить чай ему не хотелось; хотелось ему только вот так сидеть за столом, смотреть на Марию Петровну, говорить, спрашивать… Но Мария Петровна, будто не слушая его, взяла чайник, кивнула ему с виноватой улыбкой:

— Я сейчас, Паша… Прости, что я называю тебя так. Ты ведь теперь…

Она не договорила, вышла на кухню, и тут, приходя в себя, Павел Георгиевич вздохнул освобожденно, провел ладонью по лбу, огляделся. Она была, как и до войны, одинока и жила в той же маленькой комнате с одним окном в сад. Все было здесь по-прежнему: стол, кровать, цветной коврик на стене, какая-то вышивка на тумбочке, широкий вместительный шкаф, набитый книгами; посреди стола — чернильница, стопка тетрадей, сбоку — красный, аккуратно отточенный карандаш. В этой комнатке он был прежде лишь один раз. Его вызвала Мария Петровна и, хмурясь, говорила с ним строго: кажется, тогда он сделал прыгающую чернильницу и поставил ее на стол преподавательнице немецкого языка. Сейчас Сафонов просто не поверил: пропасть времени лежала между прежним Пашкой и настоящим Павлом Георгиевичем, конструктором, вот в эту минуту не без смущения сидящим за этим вот столом.

Вошла Мария Петровна с чайником, весело сказала:

— Все готово! Ну, Паша, рассказывай о себе, что ты, как? А впрочем, я многое о тебе знаю. Из газет, статьи. книгу твою читала. Ты женился? — поспешно спросила она.

— Да, Мария Петровна.

Она подозрительно-ласково посмотрела на него.

— Счастлив?

— Как будто, Мария Петровна. У меня сын.

Она, точно не расслышав, сказала:

— Ну хорошо! А как работа? Над чем работаешь?

— Над новой конструкцией, Мария Петровна.

— Ну и как? Удачно?

— Пока не знаю. Знаете что, Мария Петровна, давайте говорить о прошлом, о школе…

Мария Петровна покачала головой, сказала задумчиво:

— Я хорошо помню ваш класс. Довоенный класс. Это были озорные, способные мальчишки. И хорошо помню твою дружбу с Витей Снегиревым.

— А помните, Мария Петровна, как вы мне ставили «плохо» по алгебре? В седьмом классе, кажется…

— Да. За то, что ты не делал домашних заданий, надеялся, что кривая вывезет. А математика прекрасно тебе давалась. Но ты был ленив.

— Мария Петровна, а помните, я устроил систему шпаргалок?

— То изобретение, когда шпаргалка двигалась по ниточке между партами?

— Да! — Павел Георгиевич засмеялся. — А прыгающая чернильница? Нет, сейчас бы я до такой штуки не додумался. Помню: сидел ночь, ломал голову, высчитывал мощность пружинки, чтоб чернильница подпрыгнула именно в тот момент, когда преподаватель обмакнет ручку.

Мария Петровна прищурилась, сказала сдержанно:

— А я хорошо помню другое: как ты, Паша, стоял вот перед этим столом…

Она не договорила, налила в чашки чай, взяла ложечку, задумалась и спросила:

— Ты помнишь Мишу Шехтера?

— Ну конечно! Завидовал ему! Нам в классе читали его сочинения: «Образ Татьяны», «Горе от ума». А у меня ничего не получалось.

— Он стал журналистом, — медленно проговорила Мария Петровна. — Ездит по всей стране, за границу. Часто читаю его статьи. И часто вспоминаю…

— Он заезжал?

— Нет.

— Да, — сказал Сафонов. — Разлетелись… Я слышал, Витька Снегирев — директор завода на Урале. Не думал! Игнатцев Сенька — начальник главка… Я его встречал в Москве. Солидный, не узнать. А он не заезжал?

— Что? — спросила Мария Петровна и, опустив глаза, тихонько договорила: — Ты пей чай, Паша…

— Мария Петровна, а кто заходил к вам, кого вы встречали еще из нашего класса? — возбужденно спросил Сафонов. — Гришу Самойлова видели? Артист. Помните, он корчил рожи, а вы ему сказали, что у него способности? Занятный был парень.

— Я его видела только в кино, Паша.

— Я тоже. Неужели ни разу не приезжал?

Мария Петровна не ответила, она, наклонив голову, мешала ложечкой в чашке, а он заметил на ее пальце неотмывшееся чернильное пятно, перевел взгляд на ее истонченное лицо и с какой-то новой жалостью и любовью увидел морщины, тонкую, слабую шею, коротко подстриженные, сплошь белые волосы, и что-то больно, тоскливо сжалось у Павла Георгиевича в груди. Он подумал, что, если бы она умерла, он не знал бы этого. И не знали бы другие…