Том 5

— А наша жизнь такая — все время на заднем сиденье тюрьму возишь. За жизнь пассажиров мы отвечаем, не так, что ли? А за внимание спасибо тебе в шляпу, сосунок!

Строгость

— На каком основании развернулись?

— Товарищ начальник, как мне на Коломенское проехать? Совсем в грязи запутался…

— На каком, спрашиваю, основании развернулись?

— Товарищ капитан, заправиться я, за бензином, к колонке…

— Заблуждаетесь, я не капитан, а лейтенант. На каком основании, спрашиваю?

— Я за бензином, товарищ лейтенант…

— Предъявите права! А вы кто там, в кузове — грузчики? А вы чего смотрели? Знак видели? Видели. Товарищ заблуждается, а вы рты раскрыли!.. А вас я накажу, товарищ водитель, строго накажу! Нарушаете!

— Товарищ начальник, бывает, и людей сшибают…

— А эт-то уже преступление. Несерьезно. Такую несерьезность нагромоздил. Вот оштрафую — что будет? А? В кармане у тебя недочет. Минус. А государству плюс. Вот так, возьми квитанцию. Ну, живи, живи!

— Так куда до Семеновского переулка повернуть-то? На Коломенское мне…

— Не знаешь?

— Да разве в Москве все упомнишь? Голова у меня не министерская.

— Вы что — смешочки устраиваете, гражданин? Вы в трезвом виде? А ну, давайте, давайте, марш в кабину, а то без драв отправлю! Шуточки в другом месте производите! Несерьезно живете, товарищ водитель.

Знакомство в летний дождь

— Вы откуда такой разбежались, чуть с ног не сбили!

— Я — парень, и все. А вы кто?

— Па-арень! Смех один, дай ему отчет, кто я!

— Девушка, у вас голова как зонт мокрая! Куда вы идете? К автобусу?

— Аж домой. А вам что?

— Простите… Мне? Разрешите с вами познакомиться?

— Смотрите, какой нашелся! Я не знакомлюсь с незнакомыми.

— А мы познакомимся и будем знакомы. Разрешите, а?

— Что разрешить?

— Проводить вас.

— Куда еще?

— Куда вы идете. Дождь ведь…

— Ох, есть же еще чудаки на свете!

Подруги

_{Современный диалог}

— Ты к нему неравнодушна, сразу видать.

— Ну, прямо!

— Вот и покраснела, как невеста.

— Кто? Я?

— Я, что ли?

— И не собиралась краснеть. Выдумала! Мне хоть бы хны. Он тоже не жених. А вообще — уезжает…

— Иди ты!

— Честно, уезжает.

— Брось, не дури! Он? Уезжает?

— Клянусь, ну!

— Вот т-те раз! Здрас-сте! Как уезжает?

— А вот так. В Москву. Чего, говорит, мне тут делать, хвосты коровам крутить? Общий, говорит, всем привет от меня. И тебе лично, говорит, салют!

Рассказ балерины

В двадцатых годах была знаменита, половину жизни прожила в Париже. Вот что она рассказала однажды, когда мы шли с ней мимо православного собора Александра Невского.

— Мне снилось, что меня отпевали в этой церкви, а гроб был возложен так высоко, будто висел неподвижно под самым куполом, и нарисованный лик спасителя, огромный, скорбный, был наклонен над самым моим лицом. Его темные страдающие глаза смотрели вниз, а оттуда, снизу, шло жаркое потрескиванье свечей, раздавался голос священника, и впереди знакомых и родных стоял в слезах мой опечаленный муж. И этот трепет горячих бликов, множество свечных огоньков поблизости от гроба, на алтаре, возле икон, в дальних углах храма окружали меня, веяло по лицу теплым райским дуновением, и церковный хор звуками ангельских голосов уносил мое тело в какую-то непостижимую благость, обещал вечное блаженство, которое было похоже на сладкую муку, на мгновения любви, и я, находясь вблизи с озаренным теплыми отсветами ликом спасителя, лежа в окружении мягко мерцающих свечей, в запахе тающего воска, таинственных благовоний, думала: «Как это прекрасно! Они плачут по мне, но не знают, как это прекрасно быть здесь, под куполом, за которым летняя ночь, звезды, лежать здесь наверху, слышать эти звуки прощания со мной».

Нет, я никогда не ощущала такого упоения красотой, покоем наслаждения, разлитого в звуках, запахе, свете моего прощального часа со всем миром, с моими друзьями, с моим мужем, ставшими маленькими, жалкими оттого, что они, живые, не знали подобного состояния.

Но сквозь это блаженство болью пробилась в сознание леденящая мысль: «Как я могу думать, сравнивать, чувствовать, если меня уже нет?» И в ужасе мне захотелось горько плакать от жалости ко всем, кого я оставила, особенно мужа, детей…

Я проснулась и долго лежала, глядя на ранние солнечные блики на потолке. Боже мой, ведь самое высокое блаженство — это открыть глаза вот так, как я сейчас, солнечным, летним утром в своей комнате и с радостным удовлетворением подумать, ощутив утренний ветерок из окна, затопленного зеленью: «Какое счастье, что я жива!»

Трое

— Кто-то идет сюда?..

Он тоже услышал шаги, шорох одежды в соседней комнате, с испугом и растерянностью вскочил и обернулся.

В дверях стояла его больная жена, худая, высокая, до прозрачности истонченная, в накинутом на плечи халате, в шлепанцах на босу ногу. Огромные на бледном лице блестящие глаза смотрели изумленно-пристально, однако ни ожидаемого им презрения, ни гневного ужаса не было в ее взгляде, как если бы она уже знала все и устала сопротивляться неизбежному, что должно было случиться с ней скоро. Наконец спросила шепотом:

— Это… она звонила тебе каждый вечер?