Том 5

День св. евангелиста Луки настал и прошел, и только ко дню св. Мартина, когда забивают скот, Белый отряд был готов к выступлению. Под громкие звуки рогов, раздававшиеся с главной башни и у ворот, и веселый, воинственный треск барабана солдаты собирались на внешнем дворе, держа в руках зажженные факелы, так как еще не забрезжил рассвет. Аллейн из окна оружейной смотрел на странное зрелище: перед ним был круг желтых трепетных огней, строй воинов с суровыми бородатыми лицами, отблески факелов на оружии, лошади, опустившие морды. Впереди стояли лучники в десять рядов, окаймляли же строй младшие командиры: они сновали взад и вперед и равняли ряды, отдавая короткие распоряжения. Позади виднелась кучка закованных в латы всадников, их копья стояли торчком, цветные кисти свисали вдоль дубовых древков. Всадники были так неподвижны и безмолвны, что их можно было бы принять за металлические статуи; лишь время от времени одна из лошадей быстро и нетерпеливо била копытом и терлась о сбрую, когда натягивала ее, или трясла головой. На расстоянии копья от всадников сидел тощий и долговязый Черный Саймон, ратник из Нориджа, его свирепое, резко очерченное лицо было обрамлено сталью шлема, на правом плече висел шелковый значок с пятью алыми розами. По краю освещенного круга стояли слуги, солдаты будущего гарнизона и маленькие группы женщин; они всхлипывали, сморкались в уголки фартуков и пронзительно выкрикивали имена своих святых, чтобы те охраняли Уота, или Уилла, или Питеркина, взявшихся за ратный труд.

Молодой оруженосец наклонился вперед, вглядываясь в это волнующее зрелище военных сборов, и вдруг услышал у своего плеча короткий, отрывистый вздох — это была леди Мод; она стояла, прислонившись к стене, прижав руку к сердцу, прекрасная и стройная, как полураспустившаяся лилия. Девушка отвернулась от него, но он видел по ее судорожному дыханию, что она горько плачет.

— Увы! Увы! — воскликнул он, глубоко огорченный ее слезами. — Чем вы так опечалены, госпожа?

— Я смотрю на этих храбрых людей, — ответила она, — подумать только, сколько их уходит и как мало вернется! Я видела уже такое зрелище, когда была маленькой, в год великой битвы Принца. Я помню, как солдаты вот так же строились во дворе, а моя матушка держала меня на руках у этого же окна, чтобы я могла видеть их.

— Если будет угодно богу, они вернутся меньше чем через год, — заметил Аллейн.

Она покачала головой, обративши к нему лицо, ее щеки пылали, глаза блестели при свете лампы.

— О, я ненавижу себя за то, что я женщина! — воскликнула она и топнула маленькой ножкой. — Какую я могу принести пользу? Мне приходится сидеть и ждать, ткать, шить да заниматься болтовней. Все то же самое вокруг меня, и все такое унылое, а по сути — одна пустота. И теперь еще вы уезжаете, а вы хоть могли уводить мои мысли из этих серых стен и поднимать мою душу над вышивками и прялкой. Много ли от меня проку? Не больше, чем от этого сломанного лука.

— Но вы так нужны мне, — воскликнул юноша, словно подхваченный потоком горячих, страстных слов, — что все остальное потеряло всякое значение! Вы моя душа, моя жизнь, я думаю только о вас одной. О Мод, я не могу жить без вас, не могу расстаться с вами без единого слова любви. Весь я изменился с тех пор, как узнал вас. Пусть я беден, незнатен и недостоин вас, но если великая любовь может все пересилить, то моя любовь это сделает. Дайте мне с собой на войну одно слово надежды, одно! О, вы вздрогнули, вы отстраняетесь! Мои неистовые слова напугали вас!

Дважды открывала она уста и дважды не произнесла ни звука. Наконец заговорила строго и сдержанно, словно боялась слишком непринужденных речей.

— Как это случилось так вдруг? — сказала она. — Еще недавно земная жизнь была для вас ничем. И вот вы переменились; может быть, еще раз переменитесь?

— Жестокая! — воскликнул он. — А кто причина этой перемены?

— И тут еще ваш брат, — продолжала она со смешком, будто не заметив его слов. — По-моему, в вас сказалась семейная черта Эдриксонов. Простите, я не хотела вас обидеть. Но в самом деле, Аллейн, это на меня свалилось так неожиданно, я просто не знаю, что ответить.

— Скажите мне одно слово надежды, как бы она ни была далека, одно доброе слово, и я буду лелеять и беречь его в своем сердце.

— Нет, Аллейн, это была бы жестокая доброта, а вы были мне слишком хорошим и истинным другом, чтобы я так безжалостно злоупотребила этой дружбой. Между нами не может быть более тесной близости. И безумие — мечтать о ней. Хотя бы по одному тому, что мой отец и ваш брат восстали бы против нее.

— Мой брат? Какое он к этому имеет отношение? А ваш отец…

— Слушайте, Аллейн, разве не вы учили меня хорошо и честно относиться ко всем людям, а значит, и к моему отцу?

— Вы правы, — воскликнул он, — вы правы, но вы не отвергаете меня, Мод? Вы оставите мне хоть один луч надежды? Я же не прошу ни залога любви, ни обещаний. Скажите только, что в вас нет ненависти ко мне, что когда-нибудь, в более счастливый день, я, может быть, услышу от вас и более ласковые слова.