Том 5. Очерки, статьи, речи

Но обещание исполнено. Перед нами — книга, как песня, из которой «слова не выкинешь», замкнутая во всех своих десяти частях, оставляющая лишь узкие проливы от части к части — как глава к главе. Правда, для этого пришлось пожертвовать ценным материалом, но, может быть, он действительно составил бы излишний балласт. Таково, например, стихотворение «Осенний день был тускл и скуден», которого нет в «Urbi et orbi». Надо заметить, что Брюсов не обременяет читателя не только вариантами одного содержания, но избегает повторений и в размерах. Достаточно указать, что в книге, состоящей из 96 стихотворений, употреблено более 40 разных размеров. При этом некоторые из них (vers libre [126]) усвоены русским стихосложением впервые.

Рассуждение о совершенстве формы и т. п. — представляется нам по отношению к данной книге общим местом. Едва ли кто решится упрекнуть Брюсова с этой стороны. Для этого требовалось бы чересчур крупное невежество, которого мы в нашем читателе предположить не можем.

Анатомируя книгу с точки зрения содержания, по рецепту предисловия, как трактат, —мы могли бы указать на самый общий принцип — «волю к жизни»о котором ясно говорит «Вступление»:

Япесни слагал вам о счастьи, о страсти, о высях,границах, путях,О прежних столицах, о будущей власти, о всем,распростертом во прах.

* * *

Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и слова!Як новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива!Ясоздал и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать.Ясчастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять!

Этот принцип уже обусловливает собой «трагедию целомудрия и сладострастия» в самом широком смысле, раскрывающуюся последовательно. Намечая высшие точки «падений и высот», мы с радостью можем отметить соприкосновение идей Брюсова с центральной идеей стихов Владимира Соловьева — соприкосновение свободное, без заимствования, поднявшееся из глубины, — но какими разными путями! В л. Соловьев, называя землю«владычицей», говорит о «пламени» ее «родного сердца». Брюсов обращается к земле:

Мать, мольбу мою услышь,Осчастливь последним браком!Ты венчаешь с ветром тишь,Луг с росой, зарю со мраком.

Я тебя чуждался, мать,На асфальтах, на гранитах…Хорошо мне здесь лежатьНа грядах недавно взрытых.Я — твой сын, я — тоже прах,Я, как ты, — звено созданий.Так откуда — страсть и страх,И бессонный бред исканий?

Для утверждения связи Брюсова с Соловьевым было бы недостаточно одного этого примера, потому что земля — искони мать и владычица всякого цветения, в том числе и поэзии. Но вот еще несколько чаяний, в которых, несмотря не змеиную скользкость (мысль Брюсова всегда гладка, как чешуя змеи, не сразу дающейся в руки), — мы видим близкое родство поэта с душой философа: стихотворение «К близкой» явно говорит о часе, когда «все мы изменимся». «И что-то новое настанет, и будет прах земли как сон».

Настанет мир иных скитаний,Иных падений и высот,И, проходя за гранью грани,Мой дух былое отряхнет…И вот, как облако, влекомый,Молчанье строгое храня,Я вдруг завижу лик знакомый,И трепет обожжет меня.

* * *

И словно вновь под сводом звездным,

С своей бездонной высоты,Твое я имя кину к безднам,И мне на зов ответишь — ты!

У Соловьева: «В эти сны наяву, непробудные, унесет нас волною одной». — «И тяжкий сон житейского сознанья ты отряхнешь, тоскуя и любя».

В стихотворении «Mon neve familier» [127]Брюсов пользуется в качестве «среднего термина» словами Лермонтова: «Люблю мечты моей созданье». Соловьев в поэме «Три свиданья» избрал ту же строфу Лермонтова для выражения высшего напряжения видения. Брюсов:

Не изменилась ты — о нет — с тех пор,Как мальчику явилась ты впервые…

Соловьев («Три свидания»):

…детская душа нежданно ощутилаТоску любви с тревогой смутных снов.