Том 5. Проза

Она плачет без слез, плачет сердцем, а сердце плачет кровью. Разве не больно на слова милого «Завтра наш полк выступает» «молча к стене прислониться».

Нет, очень больно.

Это ведь та самая плачет, которую «выдавала матушка далече замуж»^*.

Зинаида X. не выступила с кличем: «На войну!» Она поет об оставшихся, плачет об ушедшем на войну и в этих слезах прекрасна, как «Ярославна».

Пусть «так надо… так надо»… Но она за свою малую просьбу у судьбы с этим смириться не хочет.

Плачет Щепкина-Куперник^*…ее слезы тоже слезы оставшейся возлюбленной!

Выводя свою ровную строчку,Просижу я всю ночь напролет.Всю-то долгую зимнюю ночкуСон усталых очей не сомкнет.Сердце мое надрывается.Кровью оно обливается…Что я могу еще дать?Только плакать, молиться и ждать.

Это плачет швея за работой, и ее берет раздумье:

Вот уж скоро работа готова,Уж немного осталося мне…Ах, кому ты придешься, обнова,На далекой, на страшной войне?Кто тебя, как под праздник, наденет,Собираясь бестрепетно в бой,Или после окопов заменитВсю измокшую ветошь тобой?

Жутко становится от представления, как эту белоснежную холщовую рубаху смочит алая кровь.

Но тихой нежной лермонтовской колыбельной песней веет от слов^*:

Кто бы ни был мой воин безвестный,Но с надеждой в работу моюЯ с молитвой Царице НебеснойОбразок освященный зашью.

Но дальше снова слышна печаль, может быть, этот белый холст прикроет ее милого грудь. Но эту сентиментальность она побивает твердым решением:

Не его — не его, так другого…Для него пусть другая сошьет.

Он не останется неприкрытым, потому что она знает:

Сколько женщин от края до краяНаклоняются нынче к шитью,И дрожит в них душа, замирая,О любимых далеких в бою…

Но Щепкина-Куперник плачет вообще. Но ее слезы больше слезы матери. Она по большей части томится «в безутешном ожидании» и молится перед^* иконой. Ее вздохи — вздохи матери Андрия и Остапа^*, и она, грустная, с заплаканными глазами, молится о их спасении.

Тихо взгрустнула «у воинского поезда» Белогорская, отдала дань серым шинелям, как женщина, поклонилась до земли и прошептала: «Вы уезжаете»…

А сердце мое, как раненая птица.Как раненая птица в крови.

Я подслушал, как плачут Ярославны. Но я и услышал, как загремели с призывом Жанны д’Арк. Лишь только разнеслись наши победы казаков, как по струнам своей лиры ударила Любовь Столица^*.

Так ширяй, казак, и гикайИ неси с победной пикойВ глубь чужих туманных странДух наш орлий, взгляд соколий,Золотую птицу волиИз земли младых славян!

Громко крикнула Мария Трубецкая^*:

Поэты, вам ли теперь молчать?

Могучий голос зазвенел, как набат:

Великой брани мечта, воскресни!

Эта Жанна д’Арк предлагает встать всем поэтам в общем кличе и служить той святыне, за которую

Полки стремятся врага встречать.

Красиво сказала Хмельницкая^*:

Вы над орлами, разбившими грудь,В жаркой борьбе не рыдайте.

Здесь, правда, слезы ни к чему, ибо

Гордые птицы не знают преград,Бурь никаких не страшатся.

Она гордо и сильно говорит в путь ушедшим:

Смело ж, родные, идите вперед —Головы выше держите!Ночь умирает, уж близок восток,Скоро врага вы сразите.

* * *

Я отметил только те стихотворения, которые ясно определили отношения к войне тех и других поэтесс. Я разделил их на два лагеря. В каждом лагере свои законченные взгляды на ушедших. Говорить о высоком достоинстве преимущества тех или иных не приходится.

Нам одинаково нужны Жанны д’Арк и Ярославны. Как те прекрасны со своим знаменем, так и эти со своими слезами.

‹1914–1915›

Отчее слово^*

(По поводу романа Андрея Белого «Котик Летаев»)

Мы очень многим обязаны Андрею Белому, его удивительной протянутости слова от тверди к вселенной. Оно как бы вылеплено у него из пространства, с Божьим «туком» и вонями плащаницы^*.