Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам

Но люди, которые обступили их со всех сторон, с болью глядя в лицо худенького мальчика, строго и убежденно повторяли:

– Тот самый… Тот самый…

И Коля тоже поверил: действительно, верно, тот самый. Вот хорошо, что его сбили!

Всю обратную дорогу Коля молчал, а когда пришли домой, вдруг спросил:

– Папа, а он, может быть, еще будет видеть?

– Кто, Колюшка?

– Да мальчик тот…

– Кто знает, Колюшка. Может быть, еще вылечат.

Усевшись в своем уголке, Коля до самого вечера пытался нарисовать, как наши зенитчики палят из пушек, снаряды их попадают прямо в фашистский самолет и он валится кувырком вниз, весь в огне. Эта картина хоть немножко утоляла мстительное воображение маленького рисовальщика. Но она не передавала того, что испытывал Коля, когда видел слепого мальчика у самолета. Как вот это нарисовать, чтобы было понятно, – смотрит мальчик, а ничего не видит? Коля, как всегда в подобных затруднениях, зажмурил плотно глаза, чтобы представить себе то, что ему хотелось нарисовать, но тотчас же поспешно открыл их. Его сейчас ужаснула всей своей чернотой тьма, на которую обречен тот худенький мальчик, уже неспособный теперь видеть ни небо, ни деревья, ни людей.

Раскрыв как можно шире глаза, Коля долго стоял у окна и жадно смотрел на темную зелень старого дуба за забором, на голубое, чистое небо, в котором четко вырисовывались уже поднятые аэростаты, на крыши и серо-оранжевые стены, на цветное белье, висевшее для просушки во дворе. Как хорошо видеть! Как интересно смотреть! Сколько еще нужно разглядеть в жизни! А тот мальчик уже не увидит…

Коле в первый раз по-настоящему стало страшно. И когда к ночи раздался над двором изводящий душу вопль сирены, когда все спустились в укрытие и опять от глухого, нутряного удара поблизости дрогнула земля под ногами, Коля, что есть силы сплющив веки, внезапно бросился головой в колени матери, схватил за руки и отчаянно прижал ее ладони к своим ушам:

– Мамочка, держи меня так, чтобы не слышно было! Я боюсь!..

А потом то, о чем говорили вокруг люди или сообщало радио как о чем-то далеком, стало грозно приближаться. Фашисты упрямо наступали на Москву. Все больше и больше военных появлялось на осенних улицах, по которым ветер гнал сухие, желтые листья. Со двора дома номер десять в Плотниковом переулке стали уезжать некоторые семьи. Уезжали на Урал, в Среднюю Азию, на Волгу, в Сибирь. И оттого, что в эти далекие, только понаслышке известные Коле края ехали люди, жившие рядом, во дворе, становились ощутимыми какие-то новые пространства, жизнь приобретала новые, суровые глубины.

Пришла взволнованная бабушка и сообщила, что эвакуируется Третьяковская галерея. Драгоценные картины сняты, бережно упакованы. Часть их уже увезли далеко от Москвы. Другие сейчас отправляют. Картины будут храниться в глубоком тылу, куда ни один фашист не залетит.

Коля даже осунулся, пока слушал рассказ бабушки. Так, значит, и не повидал он Третьяковской галереи! И все из-за Гитлера этого!.. Придется ли теперь ее увидеть?..

Вскоре пришел проститься с бывшими недругами Викторин с соседнего двора. Он хвастался, что эвакуируется с родителями в Новосибирск, что там еще будет даже интереснее, чем в Москве, что везут их в каком-то специальном эшелоне, но видно было, что бахвалится он больше по привычке и сам не очень верит своим словам.

– Я там натренируюсь, а как вернемся, так доиграем, – сказал Викторин неуверенно.

– Лучше, когда война кончится, сделаем общую команду, сборную, – заметил Коля, чтобы сказать на прощанье что-нибудь приятное бывшему противнику. – Сборную с вашего и нашего двора. И вызовем ребят «нечетных», с той стороны. Верно, Женьча?

– Отчего ж, – отвечал Женьча, – можно и эдак. Только кто капитаном будет?

– Ну, тогда и решим, – поспешил вмешаться Коля, видя, что сейчас возникнет неприятный спор между капитанами.

Хорошо, что Викторина позвали домой. Спор не разгорелся, и ребята мирно простились.

А через несколько дней за Женьчей приехала тетка, чтобы забрать его в деревню.

Женьча пришел к Дмитриевым, простился со всеми за руку, пожелал «счастливо оставаться». Катюшке неловко сунул маленький жестяной самолетик с вертушкой, который он сам смастерил, потом, глядя куда-то мимо Коли, протянул руку ему.

– Вы бы хоть обнялись, – сказала мама.

Приятели страшно покраснели, пожали плечами, отвернулись друг от друга, потом Женьча сказал, показывая на самолет:

– Его надо заводить резинкой, в эту сторону закручивать.

А Коля проговорил:

– Ты адрес скажи. Я тебе буду по почте рисовать.

На что Женьча совсем тихо, уже направляясь к дверям, проговорил:

– А я все равно убегу обратно в Москву! Пускай не думают…