Том 5. Роб Рой

— Ceade millia diaoul! Сто тысяч чертей! — вскричал Роб и, поднявшись, зашагал по комнате. — Мои сыновья — ткачами! Millia molligheart[98]! Да я скорей увижу, как последний ткацкий станок в Глазго, последний навой, челнок, уток сгорят в адском огне!

Бэйли приготовился возразить, и я лишь с трудом внушил ему, что опасно и неуместно докучать хозяину таким разговором, а через минуту к Мак-Грегору вернулось — или он сделал вид, что вернулось, — прежнее благодушие.

— Вы это предложили от чистого сердца, да, от чистого сердца, — сказал он. — Дайте же мне пожать вам руку, Никол; и если мне когда-нибудь вздумается отдать сыновей в учение, я обращусь только к вам. Кстати, вы мне напомнили: нам с вами нужно еще рассчитаться. Эй, Эхин Мак-Аналейстер, принеси мой кошель!

Высокий, крепкий горец, к которому он обратился, очевидно его адъютант, принес из какого-то потайного места большую кожаную сумку, какую знатные особы в Горной Стране носят у пояса, когда выходят в полном снаряжении, — мешок из шкурки морской выдры с богатой серебряной отделкой.

— Никому не советую открывать этот кошель, не разузнав сперва моего секрета, — сказал Роб Рой.

Затем он повернул одну пуговку в одном направлении, другую — в другом, выдернул одну кнопку, нажал другую — и горловина кошеля, прикрытая толстой серебряной пластинкой, открылась так, что можно было просунуть руку. Как бы окончательно снимая с обсуждения предмет, о котором говорил мистер Джарви, Робин стал объяснять мне, что в сумке спрятан маленький пистолет и его курок соединен с задвижками в один общий механизм, так что если кто-нибудь попробует, не зная секрета, открыть замок, пистолет непременно выстрелит, и заряд, по всей вероятности, угодит в посягнувшего на чужое сокровище вора.

— Вот кто, — сказал хозяин, погладив пистолет, — вот кто верный мой казначей.

Наивное это изобретение в применении к меховой сумке, которую можно было распороть, не прикасаясь к пружине, привело мне на память те строки из «Одиссеи», где рассказывается, как некогда Улисс для сохранности своих сокровищ довольствовался затейливой и запутанной веревочной сеткой, накинутой на морскую раковину, куда он их складывал.

Бэйли надел очки, чтоб разглядеть механизм, и, кончив осмотр, с улыбкой и со вздохом вернул сумку хозяину.

— Ах, Роб! — сказал он. — Если бы у каждого так хорошо охранялась его мошна, вряд ли, я думаю, ваша кошелка была бы так полна и увесиста.

— Есть о чем говорить, кузен! — сказал со смехом Роб. — Она всегда открыта, когда надо помочь другу в нужде или уплатить долг хорошему человеку. Вот, — добавил он, вытаскивая сверток золотых, — вот ваши десять сотен мерков. Сочтите, плачу сполна.

Мистер Джарви молча взял деньги, взвесил их на руке и, положив на стол, сказал:

— Роб, я не могу их взять, не хочу к ним прикасаться: они не принесут мне добра. Я очень хорошо понял сегодня, через какие ворота течет к вам золото, — что худо нажито, то впрок не пойдет. Скажу откровенно, не хочется путаться в это дело… На вашем золоте мне мерещится кровь.

— Напрасно! — сказал разбойник с наигранным безразличием, хотя, быть может, чувства его были глубоко задеты. — Это доброе французское золото, и оно не лежало ни в одном шотландском кармане перед тем, как попало в мой. Смотрите — всё луидоры, один к одному, светлые и чистые, какими их выпустили с монетного двора.

— Тем хуже, тем хуже — в десять раз хуже, — ответил бэйли и отвел глаза от луидоров, хотя его пальцы, казалось, тянулись к ним, как пальцы Цезаря к короне на празднике луперкалий. — Мятеж хуже колдовства и хуже разбоя; и Священное писание учит нас воздерживаться от него.

— Есть о чем тревожиться, родственник! — сказал разбойник. — К вам деньги поступают честным путем, в уплату долга. Они взяты у одного короля — можете, если хотите, передать их другому; это только послужит к ослаблению врага — и как раз по той статье, по которой бедный король Иаков особенно слаб, — потому что, видит Бог, рук и сердец у него довольно, но в деньгах он, кажется, стеснен.

— Если так, Робин, не много навербует он сторонников в Верхней Шотландии, — сказал мистер Джарви и, снова надев на нос очки, развернул сверток и начал пересчитывать его содержимое.

— В Нижней не больше, — сказал Мак-Грегор, высоко подняв брови и переводя взгляд с меня на мистера Джарви, который, все еще не подозревая, как это нелепо, взвешивал на руке каждую монету с обычной своей недоверчивостью; сосчитав и пересчитав всю сумму — капитал и проценты, — он возвратил из нее три монеты «кузине на платье», как он выразился, и два луидора «мальчишкам», добавив, однако, что они могут купить на эти деньги что захотят, за исключением пороха. Горец удивился неожиданной щедрости родственника, но учтиво принял его подарок и опустил монеты в свой надежный кошель.