Том 5. Роб Рой

Эти слова повергли бы Оуэна в отчаяние, будь он один, без всякой поддержки; но мой отец при его совершенном знании людей легко определил, что представляет собою Эндрю и какова цена его россказням. Но и очищенные от всех преувеличений, они не могли не встревожить родительское сердце. Отец решил выехать на место и лично, посредством переговоров или выкупа, добиться моего освобождения. До глубокой ночи просидел он с Оуэном, подготовляя срочные письма и разбирая дела, которыми клерк должен был заняться в его отсутствие. Вот почему я застал их бодрствующими в этот поздний час.

Мы разошлись еще не скоро, и, слишком возбужденный, чтобы долго спать, я наутро поднялся рано. Эндрю как ревностный слуга явился к церемониалу одевания, но своим видом напоминал уже не воронье пугало, в какое он был превращен у Эберфойла, а скорее распорядителя похорон в приличном траурном костюме. Только после настойчивых расспросов (шельмец долго прикидывался, будто не так меня понимает) я выяснил, что он «счел уместным надеть траур в предвидении невозвратимой утраты»; а так как торговец, у которого он купил костюм, не захотел принять заказ обратно и так как его собственное одеяние частью изодралось, частью же было расхищено на службе у моей чести, то, конечно же, я и мой почтенный отец, «которого провидение благословило средствами, не допустят, чтобы несчастный малый потерпел из-за них убыток; смена платья не великое дело для Осбалдистонов (поблагодарим за это Господа! ), особенно когда в ней нуждается старый и преданный слуга их дома».

Так как Эндрю был отчасти прав в своей жалобе, что терпел убытки на господской службе, уловка ему удалась; и он продолжал расхаживать в своем добротном траурном костюме, с касторовой шляпой и прочими принадлежностями — в знак скорби о господине, который живет и здравствует.

Первой заботой моего отца, когда он встал, было навестить мистера Джарви и в кратких, но выразительных словах принести ему искреннюю благодарность за его доброту. Он разъяснил ему изменившееся положение своих дел и предложил на выгодных и лестных условиях ту часть представительства от его фирмы в городе Глазго, которая до сих пор возлагалась на господ Мак-Витти и Компания. Бэйли сердечно поздравил моего отца и Оуэна со счастливой переменой в его делах, но отнюдь не счел нужным отрицать услуги, оказанные им фирме в такую минуту, когда ее положение представлялось совсем иным; он поступил лишь так, сказал он, как хотел бы, чтобы с ним поступали другие; что же касается расширения представительства, то он принимает его с благодарностью и с чистой совестью: когда бы Мак-Витти и Компания повели себя как порядочные люди, пояснил бэйли, то он нашел бы неудобным забегать перед ними вперед и оттирать их от порога; но они поступили недостойно, так пусть же несут теперь убытки.

Затем бэйли оттащил меня за рукав в сторону и, еще раз сердечно пожелав мне счастья, добавил несколько смущенным тоном:

— Я очень хотел бы, мистер Фрэнсис, чтобы здесь как можно меньше было разговоров о странных вещах, которые мы там видели. Не стоит нигде рассказывать — разве что перед судебным следствием — об ужасном деле с Моррисом; и члены городского магистрата, пожалуй, нашли бы, что представителю их корпорации не к лицу драться с какими-то жалкими горцами и прожигать им пледы. А главное — хоть у меня вполне приличная и почтенная наружность, когда на мне все в порядке, — боюсь, что я представлял собою довольно жалкое зрелище, когда, без шляпы, без парика, повис на фалдах, точно кошка или плащ, накинутый на вешалку. Бэйли Грэм, если узнает про эту историю, сживет меня со свету.

Я не удержался от улыбки, вспомнив, какой вид был тогда у бэйли, хотя в свое время мне при этом зрелище было совсем не до смеха. Добродушный купец, немного смущенный, тоже улыбнулся и покачал головой:

— Понимаю, понимаю. Но покажите себя хорошим другом и ничего никому не рассказывайте; да велите этому хвастливому, самонадеянному, наглому болтуну, вашему слуге, чтоб и он ничего не говорил. Никто ничего не должен знать об этом, даже милая девушка Мэтти, а то разговорам не будет конца.

Этот страх показаться смешным в глазах людей, сильно его угнетавший, несколько рассеялся, когда я сообщил ему, что отец мой намерен немедленно уехать из Глазго. В самом деле, нам сейчас незачем было оставаться здесь, раз наиболее ценная часть бумаг, похищенных Рэшли, была возвращена. Ту же часть ценностей, которые Рэшли успел реализовать и потратить на свои личные нужды и на политические интриги, нельзя было вернуть иным путем, как только судебным преследованием, уже начатым и подвигавшимся, по уверению наших адвокатов, со всею возможною быстротой.